— Суеверия, друг мой, суеверия, стремление некоторых строить свою жизнь, исходя из внешних знаков, которыми всеблагие будто бы обставляют каждый наш шаг, словно больше им и делать нечего.

— Мне кажется, — медленно, с расстановкой проговорил Феликс, — ты гораздо ближе к принятию нашей веры, чем кажется тебе самому.

— Ну что ты, — теперь настала очередь смеяться Мутиллию, — ваша вера… ну посуди сам, не простовата ли она даже в сравнении с Менандром? Как это там у вас… Я ведь наизусть запомнил этот образчик: «И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды… и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью». Кому в голову придет наслаждаться таким чтением? Косноязычный лепет человека, который не может отделаться от этой своей водянистости и переливает ее из пустого в порожнее, не в силах подобрать ни одного нового слова. Нет бы назвать ее влагой, росой, бездной морскою, лазоревой глубиной…

— Истина не нуждается в украшательстве.

— Все равно, что сказать, будто мясо не нуждается в готовке — все равно, можно насытиться и сырым! Или что красавица не нуждается в одежде, ведь все равно…

Мутиллий попал в больное. Феликс не о Менандре собирался его расспрашивать — он хотел совета, которого боялся просить у Константа и которого так и не получил от Паулины.

— Раз ты все сводишь к этому…

Он помедлил, отпил уже остывший травяной отвар из своей чаши и все-таки решился начать.

— Мне нужен совет, друг. Я не знаю, как мне поступить. Мне нужен совет не знатока всех этих свитков, которые помещаются в твоей голове, а просто человека, с которым мы всегда друг друга понимали.

Мутиллий молчал. Это был тот редкий миг, когда он действительно слушал — именно в них и заключалась для Феликса главная ценность их дружбы.

— Я влюблен, мой друг.

На лице у Мутиллия не отразилось ничего, и Феликс слегка ужаснулся: неужели это настолько же очевидно, как и зимняя погода на улице? Он, поди, знает, и в кого? Да полгорода уже, похоже, знает.

— Вот представь себе, что ты влюбился в женщину или деву, которая… — Он давно подобрал эту аналогию, но чуточку все же робел высказать ее вслух. — Которая совсем не умеет читать. И даже не хочет, ну, по крайней мере, пока не хочет учиться. Для которой что Менандр, что Платон, что Гомер — пустые, никчемные имена. И ты не уверен, что тебе удастся ее переубедить. Что ты скажешь?

— Что я скажу? — в глазах у того забегали искорки, — Ну, мой друг, я бывал в таких ситуациях. И обычно я уточнял условия у владельца лупанария[37]. Друг мой, ты спрашиваешь о неотесанной деревенщине, которая, разумеется, может быть исключительно привлекательной внешне и хороша на ложе. Но она с высокой долей вероятности окажется или чужой рабыней, и тогда мне ничего не светит, или девкой на продажу. И в этом случае вопрос только в цене. Несколько ассов[38]за раз — и не стоит говорить с ней о Платоне.

Фекликс вспыхнул. В лупанариях он бывал… прежде. Да и кто не бывал из юных и состоятельных римлян!

— Но я же не о том…

— А о чем? Ты полюбил свободную, самостоятельную, независимую женщину, с которой хочешь связать свою судьбу… ну хотя бы на пару-тройку лет, пока не прискучит?

Нет, он, конечно, знал, что это Делия.

— Да… то есть я не знаю, хочу ли, и не на пару-тройку…

— В чем трудность? Как ее уговорить?

— Нет. Могу ли я себе позволить…

— С твоим-то состоянием?

— Да я не о том.

— Не заморачивайся, вот тебе мой совет, если он тебе потребен. Как вести себя в делах любовных — ну, знаешь, есть знатоки и посерьезнее меня. А если ты спрашиваешь, откликаться ли на зов своего сердца, — какой иной ответ могу тебе дать я, который всегда так и поступал? Иди, разумеется! На год или два, или до скончания жизни — все это ты узнаешь и определишь для себя сам. Право, ты вышел из младенческого возраста, когда должен спрашивать у педагога, можно ли взять сладкое. Все сладкое мира — твое, если ты можешь его получить.

— Ты же знаешь, что для меня это не так.

— Знаю, — удовлетворенно хмыкнул Мутиллий, — но чего тогда спрашивать меня? Спроси тех, кто тебе сегодня запрещает. Кого ты сделал своими дядьками-педагогами.

— Пожалуй, ты прав, — с сомнением отозвался Феликс.

— А мой совет будет прост: добивайся, чего пожелаешь. Что такое женщина? Одна — для утоления зова природы, другая — для приятной беседы и родства душ, третья — для порождения здорового и знатного (в твоем, конечно, случае) потомства. Уж не надеешься ли ты обрести все три цели в одной из них? И чтобы мудра была, как Афина Паллада, и прекрасна, как Елена Троянская? Фантазии, друг мой, пустые фантазии.

— Пойду я уже, — засобирался вдруг Феликс, — есть еще дело…

— Я задел тебя речами? Но ты же сам просил совета.

— Меня задел не ты, Мутиллий, — с легкой усмешкой ответил тот, и сам выбор имени показывал, как он недоволен, — вот уж не знаю…

На улице Феликс сперва хотел обогнать эту пару: девочка лет восьми с чернокожей нянькой-рабыней лет сорока, — но уж больно забавно они разговаривали. И он пошел следом, делая вид, что никуда не торопится. А на самом деле слушал внимательно.

— Скажи, Нана, — девочка называла ее, похоже, тем младенческим именем, которым пользовалась, когда еще толком не умела говорить, — а ведь Великая Мать — это просто другое имя Благой Богини[39], да?

— Что ты! — нянька аж руками всплеснула, — как можно так думать. Великая Мать — это Великая Мать. Чтить ее могу и я сама, как мать чтила, как бабка. А Благую Богиню…

— Не можешь? — догадалась девочка.

— Могу, конечно, но совсем, совсем по-другому. И не уговаривай рассказать тебе, особенно на улице, где мужчины, — она выразительно обернулась на Феликса и тут же потупила глаза, — могут услышать. Им не положено.

— Это наша богиня, да? Мы даже не раскрываем мужчинам, как ее зовут на самом деле?

— Конечно, — радостно отозвалась нянька, — у нас вообще много богинь. Больше, чем у мужчин.

— Афродита, Диана, Церера, — начала перечислять девочка, — то есть Афродита и есть Диана, да?

— Говорят, — уклончиво отозвалась нянька, — что греки называли так, римляне эдак.

— А на твоем языке как будет, мавританском? — любопытная не унималась.

— Разве ж я его знаю? Бабка еще на нем говорила, особенно когда серчала… А я тут, в Италии родилась. Так вот, ты запомни: Ферония — она ведает источниками вод, ее чтут все водоносы. Эракура — она вроде Прозерпины, про плоды и урожаи, но та больше у греков, а это наша, северная, и про нее говорят, будто она спускается под землю, чтобы там жить с мужем. Но на самом деле это про Прозерпину, а в храмах Эракуры, которые древние, которые еще до римлян были, там другая история, и ее тоже на улице нельзя…