— Тысячу сестерциев на этого несчастного… — задумчиво повторил сенатор. — Тут явно что-то кроется.

— Я легко выясню это завтра вечером, побеседовав со слугами, — пообещал верный вольноотпущенник, обеспечив себе таким образом присутствие на приеме в доме Маврика.

Тут на пороге появилась фигура, закутанная в белую простыню. Бедный Сервилий — лоб покрыт каплями пота, как песчаный берег ракушками, — рухнул на край бассейна, словно мешок с овсом, брошенный на телегу с провизией.

— Уф, — вздохнул он, обмахиваясь. Простыня соскользнула, и обнажилось плечо, все в синяках. — Тяжелая рука у этого Сансона, — пожаловался бедняга.

— Ты вовремя начал готовиться, Сервилий… — заметил Аврелий. — Уже решил, что наденешь?

— Думаю, богатую льняную тунику, ажурную, а сверху какое-нибудь очень яркое вечернее облачение, сплошь покрытое золотой и серебряной вышивкой, — предположил Сервилий.

Кастор слегка покашлял:

— Господин, твой вкус безупречен, но при всем уважении к твоему выбору, естественно… Я посоветовал бы тебе кое-что особенное.

— Да, да, Кастор, конечно, и что же ты посоветуешь? — обрадовался Сервилий.

— Мне кажется, ты лучше выглядел бы в строгой древнеримской тунике пепельного цвета — в ней будешь стройнее, и она скроет синяки…

— Прекрасное решение! — одобрил Тит. — А что скажешь о красном плаще, чтобы немного оживить такой наряд?

— Какой-нибудь легкомысленный лене?[45]Нет, нет, — покачал головой несговорчивый грек, — послушай меня, тут нужен просто темный плащ, очень скромный, или даже лацерна.[46]

— Но… не будет ли это старить меня? — встревожился Сервилий.

— Молодые девушки легко поддаются обаянию зрелого мужчины, — философски заметил Кастор с высоты своего богатого амурного опыта. — А кроме того, непременно сделай новую стрижку. Поверь мне, сейчас она у тебя слишком легкомысленная.

Славный Сервилий тут же поспешил к Азелю, изнеженному парикмахеру Аврелия, то ли сирийцу, то ли финикийцу, и тот потратил полдня на исправление его прически.

— Ставлю пять к одному, что не пройдет и двух недель, как Сервилий завоюет красотку, — сказал Кастор и протянул сенатору руку.

Римляне обожали спорить на деньги. В городе делали ставки на все и всех, от гонок колесниц до любовников императрицы, и даже Аврелий не устоял перед этой старой привычкой.

— Хочешь разориться, Кастор? — удивился патриций, полагая, что, как бы ни старался Тит Сервилий, ему вряд ли удастся пробить брешь в сердце Ниссы…

— Ставлю два серебряных денария,[47]— настаивал александриец.

— Ну, допустим, он победит. А как убедиться, что это так? — возразил сенатор.

— Пусть представит доказательство, — подмигнув, пообещал Кастор. — Что-нибудь очень личное, какую-нибудь деталь ее интимного туалета, не знаю. Ну что-нибудь вроде тех лепестков из ткани, которыми она прикрывает грудь и бедра… Заплатишь только в том случае, если Сервилий принесет тебе это!

Аврелий согласился, но, как всегда, когда имел дело с хитрым вольноотпущенником, стал ломать голову, где же тут кроется обман.

Все-таки он пожал ему руку, согласившись поспорить, и тут же пожалел: все эти деньги Кастор потратит, чтобы помочь Сервилию соблазнить актрису, но если Помпония узнает… Нет, увлечению славного Тита необходимо безжалостно положить конец, причем немедленно!

За шесть дней до июньских ид

— Хозяин, позволишь… — Парис, управляющий домом семейства Аврелиев, с почтительным видом ожидал на пороге. — Прибыли ответы из Бононии, куда их положить?

— На стол в моем кабинете, — ответил сенатор. — Кстати, почему ты не сообщил мне о приходе архитектора, который строит виллу на Питекузе?[48]

Парис покраснел и в полнейшем смущении опустил глаза.

— Наверное, я забыл, хозяин… — растерянно признался он.

Аврелий с удивлением посмотрел на него. Поистине необыкновенная память управляющего вошла в поговорку: за многие годы службы пунктуальный слуга ни разу не забыл ни об одной, даже самой мелкой, детали.

— Скажи-ка, тебе не кажется, что с Парисом что-то происходит? — вскоре после этого разговора спросил Аврелий Кастора. — Какой-то он последнее время странный. Будем надеяться, что не заболел, а иначе что же я без него буду делать!

Грек проглотил, не подав виду, столь лестное суждение об управляющем. Противоположные по характеру и склонностям, Кастор и Парис, хоть и служили у одного хозяина, считались вечными соперниками.

— Помочь тебе разобраться с этими двумя-тремя посланиями? — поинтересовался секретарь, желая показать хозяину, что без него, Кастора, ему тоже не обойтись.

Всегда стоит, считал Кастор, добровольно взяться за какую-нибудь несложную и легкую работу, дабы избежать потом долгой и трудной. Он быстро просмотрит вместе с хозяином пару писем и будет свободен целый день.

— Если пожелаешь… — с благодарностью согласился хозяин.

Кабинет, где Публий Аврелий любил изучать в уединении труды своих любимых философов, выходил в перистиль, самую спокойную часть дома.

— О боги! — воскликнул патриций, открыв дверь.

Кастор в изумлении вытаращил глаза: повсюду лежали сотни и сотни запечатанных свитков. Они заполняли стол, стулья, полки, громоздились вокруг бюста Эпикура, грудой лежали на полу.

— Как хорошо, Кастор, что ты согласился помочь мне… Подумать только, а я хотел дать тебе выходной! — усмехнулся сенатор.

Подавив стенание, секретарь опустился на пол там, где еще оставалось немного свободного места.

— Ну что же, начнем, — сказал хозяин, садясь рядом. — Смотри-ка, смотри… Вот человек, родившийся в Форуме Галльском, пишет, что знал Хелидона в молодости…

— Куртизанка Квинтилла хвастается, что часто бывала у него…

— Прачка из Мутины уверяет, что Хелидон не расплатился с ней за стирку… Это еще что, Кастор, послушай вот это письмо: «Септиций Рустик Публию Аврелию Стацию. Знаменитый сенатор, вы там, в Риме, не такие хитрые и потому всему верите. Хелидона, говорю я вам, на самом деле зовут Плацид, он работал в Мутине у веревочника Спурия и доставил ему много хлопот, даже служанка от него забеременела. Хорошо знаю это, потому что названный Спурий — мой свояк, то бишь женат на моей сестре Деции и теперь живет здесь, в Бононии, и награда ему была бы весьма даже кстати, потому как ему надо кормить четырех детей, а вместе с ним самим и женой всего, значит, шестерых человек, а веревки теперь очень плохо продаются»… Герой военнопленный, единственный, кто уцелел в деревне!.. Неплохую легенду придумал себе Хелидон, — присвистнул Аврелий.