— Так что, Малой? Теперь Нью-Йорк тебе вроде как дом родной будет? Всякие эти… музеи-галереи… и всякое такое прочее? И все эти миленькие школьные мышки — так к тебе и липнут, к такому крепкому парню из северных лесов?

— Ммм… Погоди… я…

Генри смеется.

— Так и есть, Лиланд… — Размеренно гребет. — Так и я мамку твою заполучил… Эти девчонки с Востока моментом голову теряют… при виде такого здоровенного красавца лесоруба… ты уж спроси ее, коли не веришь.

— Ммм… Э, я… — (Ты уж спроси ее. Ты уж спроси…)

Голова мальчика запрокидывается, рот открыт.

— Что с тобой, сынок?

— Э-э… я… Ммм… — (Бессловесная насмешка звучала в каждом ухе, кроме ушей старика: «Ты уж спроси ее…» — эхом повторяющаяся молитва, обернувшаяся заклятьем.)

— Что с тобой, спрашиваю? — Генри бросает весла. — Опять приболел, что ли? Пазухи заложило?

Мальчик зажимает рот ладонью, стараясь совладать с голосом, стискивает пальцами слова. Он мотает головой, мычит сквозь пальцы.

— Нет? Может — может, тогда укачало? Утром ничего такого не кушал?

Он не видит слез, покуда мальчик не открывает лицо вновь. Он, должно быть, и не слышал отца. Генри качает головой:

— Видать, что-то чертовски жирное слопал, коли эдак тебя развезло.

Мальчик не смотрит на Генри — он вперился глазами в брата. Ему кажется, будто и говорит с ним — Хэнк.

— Ты… погоди… еще! — Мальчик выдавливает из себя угрозу. — Ммм! Мм, Хэнки, когда-нибудь ты получишь за свое…

— Я? Я? — Хэнк щерится, вскидывается. — Да твое счастье, что я не свернул твою цыплячью шейку! Потому что, сказать по правде. Малой…

— Ты погоди пока…

— …кабы ты не был таким сопляком и кабы я узнал, что ты…

— …я не подрасту!

— …узнал такое вот дерьмо — наверно, я б даже не возбухал, раз она…

— …пока не вырасту, чтобы…

— …а от тебя то же вранье…

— Что? — старик Генри своим возгласом гасит перепалку. — О чем — во имя всего святого — вы болтаете?

Братья уставились в дно лодки. Лоскутное одеяло замирает недвижным пестрым холмом. Наконец Хэнк смеется:

— А, наши с пацаном терки. Дела житейские, верно, Малой?

Тишина склоняет голову мальчика к робкому кивку. Старик Генри вновь берется за весла, внешне успокоенный, гребет; Хэнк бормочет, что лицам, подверженным морской болезни, следует избегать жирной пищи перед лодочной прогулкой. Мальчик сдерживает слезы. Он стискивает челюсти, презрительно отворачивается, устремляет взор на воду. Но лишь после того, как прошептал:

— Ты… — скрестив руки, с видом человека, излившего все, что было на уме и на сердце: — Ты… только… погоди!

Он хранит молчание весь остаток пути — и в лодке, и в машине, до самого вокзала Ваконды, даже когда они с матерью садятся в поезд, а Хэнк жалует их комическими «пока» и желает «всех благ» — мальчик хранит такое мрачное, трагическое и мстительное молчание, будто ему, а не старшему брату выпало ожидание.

И, сознавал ли то Ли, нет ли, он действительно ждал двенадцать лет — покуда не пришла открытка от Джо Бена Стэмпера из Ваконды, Орегон, в которой говорилось, что старик Генри повредился на руку и на ногу, выбыл из строя, а потому с лесоповалом вроде как завал, и, чтоб уложиться в срок по контракту, им нужен еще хоть один работник — еще один Стэмпер, само собой, — чтобы профсоюз не просочился, а ты остался у нас один-единственный вольный родич не при деле, поэтому что скажешь, Ли? И если думаешь, что тебе такое по плечу — добро пожаловать к нашей колоде…

А внизу — приписка тем же карандашом, но почерком увереннее, напористее: Наверно, ты уже подрос достаточно, Малой!

Частенько мне думается: хорошо бы приспособить расторопного зазывалу, чтоб он толкал мой товар. Подмигивающего, улыбчивого торгаша, шинкующего овощи, прогонистого корифея ярмарок, с микрофончиком у манящего кадыка — чтоб он высовывался из будки, а из-под закатанных манжет длинные пальцы совершали гипнотические пассы, дергая за ниточки внимания и нагнетая ажиотаж в праздных взорах:

— Гляньте-гляньте-гляньте-ка! Гляньте, други и подруги, на это маленькое Чудо Посередь Наших Серых Буден! Ви-зу-аль-ная диковина, вы не можете не признать. Потрясите, повертите, поглядите сквозь нее откуль захотите… и взгляд ваш выйдет с со-вер-шен-но другого боку. Во как: сферы вложены одна в другую, будто стеклянные шарики до самого крохотули! самого малого так и не разглядеть без научных приборов. Да уж, ребятки, подлинная диковина, аб-со-лютно уникальный феномен, с чем, я уверен, вы согласитесь…

Однако по всему Западному Побережью разбросаны городки точь-в-точь как Ваконда. От Виктории на севере до Эврики на юге. Городки эти живут с того, что сумеют отвоевать у моря перед носом и гор за спиной, стиснутые между. Им подрезали поджилки географические экономики, проштампованные мэры и торговые палаты, зыбучие времена… с консервных заводиков лупится списанная армейская краска по доллару за кварту, штабеля покоробленного гонта на лесопилках поросли мхом… Да, все они так похожи, что хоть суй их один в другой, наподобие матрешек. Проводка сплошь гнилая, оборудование сплошь ржавое. Народ сплошь вечно жалуется на худые времена и беды, с работой плохо, а с платой еще хуже, ветры холодные, а зима еще холоднее…

У каждой лесопилки найдется поселок коробчонок, обычно — на реке, и консервный заводик у пристани, где не мешало бы полы настелить. Главная улица — полоса мокрого асфальта с мазками неона от барной вывески. Если ж там стоит светофор — это скорее символ престижа, а не атрибут уличной безопасности… Слово городскому советнику по транспорту:

— Эти ребята в Нагалеме обзавелись уже вторым светофором! Почему бы нам не поставить хотя бы один? Проблема этого города, ей-бож, — в недостатке Гражданской Гордости.

Вот в чем он видит неприятность.

Там есть синематограф, веч. сеансы: чт, пт, сб, расположен по соседству с прачечной, и оба заведения принадлежат одному землистому и смурному предпринимателю. На козырьке синематографа читаем: ПУШКИ НАВАРОНЕ Г ПЕК И 3 РУБАШКИ ЗА 99 ЦЕНТОВ — ТОЛЬКО ДО КИНЦА НЕДЕЛИ.

По мнению этого застиранного гражданина, все неприятности — от нехватки О.

Через дорогу, за стеклами витрин, сплошь заклеенными фотографиями с фигурной высечкой: подретушированные домики и фермы, — сидит Агент по Недвижимости, колени усыпаны белыми сосновыми опилками… Агент этот — лысый шурин скорбноокого кино-прачечного магната, славен хваткой в ипотечных делах и луженой глоткой на полдниках Младшей Торговой палаты по вторникам:

— Это земля будущего, ребята, это спящий исполин! Конечно, не все у нас было гладко. Не гладко и сейчас, после восьми-то лет под игом этого скаредного солдафона из Белого Дома, но мы вышли из чащи на простор, мы вписались в поворот!