— Его Нинель Фёдоровна поселила.

— Как его имя?

Виктор Захарович посмотрел на Меркурьева в явном затруднении.

— Вот… не скажу. Забыл!.. Я потом в компьютере посмотрю! Это надо же такому быть — забыл! Совсем старый стал.

— А вещунью как зовут? Антипию?

— Эту помню, — сказал Виктор Захарович. — Марьяна Витальевна Антипова она у нас.

— Столы вертеть и свечи гасить вы Марьяне Витальевне помогаете?

— Я?! — ненатурально удивился Виктор Захарович. — Что вы, Василий Васильевич! Даже близко нет! Я от неё и сеансов этих как чёрт от ладана бегаю!..

— Стало быть, дух Канта помогает, больше некому, — заключил Василий Васильевич. — Если вы ни при чём!.

Хозяин осторожно пожал плечами и сказал:

— Всё возможно.

Через вестибюль со стрельчатым окном и камином Василий Васильевич вышел на улицу, по пути проверив книгу на столике. «Философия Канта» была закрыта — как он её и оставил.

Меркурьев обошёл вокруг дома — дорожка, вымощенная брусчаткой, вела вдоль красной кирпичной стены к террасе с балюстрадой. Старые липы, ещё не до конца облетевшие, роняли на брусчатку листья. Ещё одна дорожка, тоже обсаженная липами, вела к буковой роще, и Меркурьев решил, что непременно пройдётся по ней.

Он немного постоял на террасе, глядя на море, сверкавшее за кустами, и послушал, как оно шумит: шу-уф, шу-уф!..

Может, завтра после пробежки искупаться? Для окончательного перехода в атлеты? Всё же он явно не в форме, раз Кристина сказала, что ноги у него заплетались и вид был неважный!..

— Прекрасное утро, правда?

Голос был потрясающий — низкий, глубокий. Василия Васильевича приводили в трепет низкие женские голоса. В прямом смысле слова — в спине что-то вздрагивало, и руки покрывались «гусиной кожей».

Он повернулся и посмотрел.

Вновь прибывшая красавица по имени Лючия сидела в плетёном кресле, где после кросса сидел он сам, положив ногу на ногу и глядя на море. Розовый шёлк струился по округлому колену, открывал узкую щиколотку, обтянутую тугим чулком. Подбородок утопал в коротком блестящем мехе, уложенная причёска была как у камеи.

— Утро… да, — промямлил Василий Васильевич. — Ничего.

— Вам здесь нравится?

— Очень, — быстро сказал Василий Васильевич, и Лючия кивнула.

— Мне тоже. Я отлично выспалась! Такая тишина, такой покой. Хотя утром мне показалось, что под дверью кто-то разговаривает. Я даже вышла посмотреть, но никого не увидела.

Меркурьев помедлил в нерешительности, потом подсел к ней.

— О чём был разговор?

Красавица чуть повернула голову и улыбнулась. Нижнюю половину ее лица скрывал мех, но всё равно было понятно, что она улыбается.

Василий Васильевич словно слегка ослабел.

— Разговор? — переспросила она сквозь мех. — Что вы! Я не слушала, конечно. А почему это вас интересует?

— Я тоже пару раз слышал, как кто-то разговаривает. У себя в комнате и в вестибюле.

— Но здесь живут люди! И наверняка разговаривают друг с другом.

— Да, — с излишним жаром воскликнул Василий Васильевич, которому хотелось всё ей объяснять, растолковывать и при этом выглядеть очень умным, — но я так и не понял кто!.. И рядом совершенно точно никого не было. Только Стас с велосипедом прошёл, но он не мог разговаривать сам с собой.

— Стас очень милый, — заметила Лючия. — Пригласил меня на прогулку.

— Понятное дело.

Она сбоку посмотрела на него.

— Вы правда из Бухары?

— Я работаю в Бухаре, — досадуя на себя, на «гусиную кожу», на излишний жар и явно глупый вид, возразил Меркурьев и встал. — Прошу прощения, мне нужно идти.

Она кивнула.

Большими шагами он вернулся в дом — в обход, не через гостиную, — и возле своей лестницы столкнулся с Софьей.

— Привет, — сказала она весело. — Ну что? Мы идём на маяк?

— Да, — ответил Василий Васильевич грубо — следствие досады, — я только возьму куртку.

— Я подожду вас на террасе! — И Софья пропорхала на улицу.

Там тебя ждёт сюрприз, подумал Меркурьев с некоторым злорадством. Конкуренция возрастает!..

Куртка, утрамбованная в одну из сумок, имела такой вид, словно её долго и с удовольствием жевала та самая корова, которая поставляла Захарычу молоко и сметану. Василий Васильевич несколько раз встряхнул её в напрасной надежде, что она станет несколько более похожей на человеческую одежду. Ничего не изменилось.

Ну и ладно.

Когда он вновь оказался на террасе, диспозиция выглядела следующим образом: красавица в шелках и мехах по-прежнему сидела к плетёном кресле и безмятежно смотрела вдаль, Софья с джинсах и кургузой курточке стояла, облокотившись о балюстраду, и спина у неё была рассерженной.

Как только Василий Васильевич с ней поравнялся, она немедленно крепко взяла его под руку.

— Как хорошо! — заговорила она громко. — И солнышко вышло! Я так мечтала сходить на маяк, никогда в жизни там не была. Он ведь заброшен?

— По всей видимости.

— Очень романтично.

По брусчатке они спустились к пляжу. По кромке песка росла жесткая зелёная трава, кое-где пробиваясь сквозь доски «променада». Море — до самого горизонта — было ласковым, изумрудным, тихим. Редкие облака стояли над ним, снизу подсвеченные синим. Солнце иногда заходило за синее облако, и сразу становилось холодно, налетал стремительный ледяной ветер.

Василию Васильевичу нравились трава в песке и ветер.

— Вы правда из Бухары? — спросила Софья, прижимаясь к нему округлым плечом.

Меркурьев вздохнул:

— Я работаю в Бухаре.

— Зачем вы там работаете?

Он опять вздохнул.

— Затем, что мне предложили там работу.

— А в Москве не предлагали?

— В Москве не строят газопроводов.

— Ну, — сказала Софья покровительственно, — какие глупости. В Москве можно найти любую работу.

— По моей специальности вряд ли.

— Я бы ни за что не уехала из Москвы, — промурлыкала Софья. — Вот, знаете, даже в Испанию не уехала бы! У нас многие девчонки вышли замуж и сейчас живут в Европе. А я не хочу! Что там делать, в Европе? Москва — это жизнь, ритм, скорость!..

— Возможно, — согласился Василий Васильевич, рассматривая пики травы у себя под ногами и слушая крики чаек. — Я давно там не был, точно сказать не могу.

— Нет, только в Москве, — настаивала Софья. — Только там можно реализовать себя. И не скучно! Развлекайся с утра до ночи. Всё к твоим услугам.