– Ты ждала кого-то другого? – с едва заметной улыбкой спросил Марк; в отличие от Альбии он превосходно владел собой.

– Нет-нет, – поспешно ответила девушка и прибавила: – Но мне казалось, что здесь меня никто не увидит.

– Не найдёт, – поправил её Марк.

Он по-прежнему не сводил с неё пристального взора, который вызывал в её сердце сильное смятение. И если бы Альбия не отвела в сторону свои глаза, она увидела бы, что в его взгляде помимо страстного желания светилось восхищение.

Какое-то время они молчали, и эта безмолвная близость, которая так неожиданно возникла между ними, глубоко волновала Альбию.

– Какая бархатная ночь, волшебная ночь для любви, – вдруг произнёс Марк низким голосом.

Альбия украдкой взглянула на него. Но он уже не испытывал её своим взглядом.

– В полнолуние мало кто находит в себе силы противиться зову любви, ибо в это время власть её особенно велика, – говорил он медленно и тихо, глядя на залитые мягким лунным светом верхушки деревьев. – В такие ночи сама Киприда благоволит влюблённым, ограждает их от всего, что могло бы помешать проявлению их чувств и желаний...

Слушая Марка, Альбия склонила голову. Упругий локон лёг на её плечо, и лилия, что была в её волосах, упала к ногам кампанца. Он склонился и поднял чудесный белоснежный цветок.

– Эта лилия напоминает тебя, Альбия, – задумчиво произнёс Марк, любуясь цветком. – Такая же нежная и чистая, она таит внутри себя изысканный нектар, приманку для снующих в непрестанных поисках пчёл. Смотри, какая удивительная гармония линий, какие тонкие очертания лепестков, какая девственная свежесть! И лёгкий трепет венчика, когда к нему прикасаешься пальцем, и золотистая пыльца, которую он роняет в ответ на прикосновение... А этот дивный аромат!

Марк поднёс лилию к лицу, глубоко и с наслаждением вдохнул исходивший от неё запах и нежно коснулся её губами.

Забыв о смущении, которое обычно вызывало в ней присутствие Марка, Альбия смотрела, точно завороженная, на его выпуклые, зовущие к поцелую губы. На миг она даже затаила дыхание, и тогда ей показалось, что она слышит удары своего сердца.

«Пусть бы он сейчас поцеловал меня, – мысленно заклинала Альбия. – Ведь это мгновение больше не повторится... О, отчего не я вместо этой лилии!..»

Позабыв обо всём на свете, она не сводила с его губ затуманенного взора; точёные ноздри её носа вздрагивали от волнения, вздымавшего её грудь; влажный чувственный рот приоткрылся, обнажив ровный ряд жемчужных зубов.

Но ничего не произошло – ожидание Альбии оказалось напрасным.

Не замечая перемены в поведении девушки или делая вид, что не замечает, Марк Блоссий бережно воткнул лилию в изумрудную фибулу, что скрепляла на его плече короткий паллий, и устремил свой задумчивый взгляд куда-то вдаль.

Невозможно описать, какое впечатление произвела на Альбию эта сцена. Точно пламя разлилось по её лицу, глаза увлажнились, и она опустила голову. Ей казалось, что сейчас она упадёт без чувств или разрыдается от стыда. Никогда прежде она так не раскаивалась в своих желаниях.

– В саду становится холодно, – снова заговорил Марк. – Не лучше ли вернуться в дом?

И хотя в его голосе звучала забота, это не тронуло сердце Альбии. Им овладела печаль.

– Альбия!

Девушка чувствовала его взгляд на своей щеке. Тщетно пыталась она поднять глаза на Марка и ответить ему – стыд удерживал её. И тогда она поднялась и молча пошла прочь.

Блоссий снова тихо окликнул её:

– Альбия! Альбия!

Но она не отозвалась и бросилась бежать по тропинке.

«О боги! Чего же он добивается?» – в недоумении спрашивала себя весталка. И тут на память ей пришли строки из поэмы Овидия: «...если бы нам сговориться о том, чтобы женщин не трогать, – женщины сами, клянусь, трогать бы начали нас». Недоумение сменилось негодованием.

«Этого он от меня не дождётся!» – решила Альбия и, гордая своей непоколебимостью, замедлила шаг.

Неожиданно её внимание привлекло небольшое судно, в серебристом свете покачивающееся на лёгких волнах залива. Оно казалось волшебным видением со своими рангоутами и реями, украшенными египетскими шарообразными светильниками из красного стекла. Плавно колыхалось его отражение в тёмной пучине, а фигуры людей со скульптурной чёткостью выделялись на фоне лунного неба.

– Ты здесь? – раздался откуда-то звонкий голос Кальпурнии. – Я уже обыскалась тебя! Ох, Альбия, ты должна была сказать мне, куда уходишь...

Альбия ещё не знала, для чего Кальпурния искала её, но волнение уже охватило всё её существо, и словно в предчувствии чего-то учащённо забилось сердце. Она повернулась к Кальпурнии лицом и вскинула на неё глаза, в которых читались ожидание и любопытство.

– Я подумала, не желаешь ли ты принять участие в морской прогулке? – сказала Кальпурния, подойдя поближе. – Ты, верно, заметила бирему* у берега? Так вот, скоро она отчалит от берега вместе с моими гостями, среди которых нет только тебя, Альбия.

Только меня? – промелькнуло в голове у весталки, и её удивлённый взгляд выдал эту мысль наблюдательной Кальпурнии.

– Впрочем, я искала также Марка Блоссия, – как будто спохватилась молодая женщина. – Ты не видела его, Альбия?

Она пытливо заглянула в лицо девушки. Но та отвела глаза в сторону и молча покачала головой.

– Наверное, он уже опередил нас, – с этими словами Кальпурния схватила весталку за руку и увлекла за собой к молу, где их ждала лодка с рабом.

***

Бирема – судно с двумя рядами весел

Раб-нумидиец помог Кальпурнии перебраться на бирему по перекинутому с лодки лёгкому мостику; за ними последовала Альбия. Едва она добралась до борта биремы, как оказалась во власти уже знакомых ей сильных рук. Эти руки, как и во время паники в театре Марцелла, подхватили её легко, точно она была невесомой, и бережно опустили на палубу. Это произошло так быстро, что никто на корабле не обратил на них внимания.

«Сам Меркурий, гонец богов, позавидовал бы быстроте и лёгкости передвижений этого человека», – подумала Альбия, с благодарностью взглянув на Марка Блоссия.

Бирема пустилась в путь, подгоняемая мощными ударами вёсел, которыми управляли молчаливые рабы. Короткие волны с пенистыми гребнями с плеском разбивались о грудь корабля; но качка была мало ощутима, и ничто не мешало пассажирам судна провести ночь на палубе.

Юные гречанки пели под аккомпанемент кифар, потом их сменили египетские танцовщицы. К протяжному голосу флейты присоединились громкие удары кроталов, зазвенели систры. Движения танцовщиц становились резче; от мелькания их рук воздух как бы сгустился в живое трепещущее облако. Когда это облако рассеялось, на палубу под стремительные раскаты струн и удары бубнов ворвались сирийские танцовщицы. Они закружились в вакхической пляске с дикими выкриками и непристойными телодвижениями. То была не пляска, а картина, ярко рисовавшая эротическую смелость, картина, чарующая, изумляющая и вместе с тем бесстыдная.