знаю, как реагировать на все это, Герман. Я не знаю, как себя вести. Объясни мне, что происходит. Ты переспал с ней? Вы любовники?

– Нет.

Отвечая, он не отводил глаз, и голос его оставался ровным.

Нора медленно выдохнула.

– Я тебе верю. Но объясни, бога ради, зачем тебе понадобилось писать ее портрет?

– Ну, – начал Герман немного сбивчиво, – я же сразу сказал, что она мне нравится. Это правда. И я тоже не знал, как себя вести. А теперь, когда я написал ее портрет, все пришло в норму. Понимаешь? Нет? То, что сидело во мне, выплеснулось наружу, нашло воплощение, обрело облик. И я почувствовал себя свободным.

– Это называется сублимация, моя дорогая, – любезно пояснил возникший у нее за спиной Леонид. – Привет старине Фрейду.

Герман замер на мгновение, обдумывая его слова. Смущенно улыбнулся.

– И ведь не поспоришь.

– Еще бы!

Нора почувствовала, что руки Леонида обнимают ее за плечи.

– Пойдем со мной, сестренка.

– Куда? В волшебную страну, где нет ни бед, ни печалей, где течет молоко и мед?

– Можно и так сказать. – Болтая, он увлек ее к двери. – На кухню. Марго испекла пирог с грибами. Я съел кусочек и чувствую, что готов съесть все остальное. Меня необходимо остановить.

Выходя, она бросила взгляд на Германа, по-прежнему стоящего с отсутствующим видом посреди комнаты. На висках его поблескивали капельки пота. Черные брови и ресницы подчеркивали бледность лица. Он был все еще там, в своем мире. Недоступном, наверное, никому.

Аромат свежеиспеченного пирога растекся по всему первому этажу. Спускаясь по лестнице, Нора уже улавливала его, а оказавшись на кухне, почувствовала, что этот божественный аромат проникает во все клетки тела. Марго поставила перед ней тарелку с куском такого размера, что хватило бы на троих, налила чай и сама тоже присела к столу.

– Ну и зачем ты меня увел? – старательно изображая недовольство, обратилась Нора к Леониду. В глубине души она была ему благодарна, но признаться в этом, разумеется, не могла. – Я еще не все сказала.

– Потому и увел, – широко улыбнулся Леонид.

Нора вопросительно приподняла брови.

– Ты не знаешь его так, как знаю я, – пояснил он, косясь на противень с пирогом, накрытый льняным полотенцем. – И никогда не узнаешь. Поэтому прими мой совет. Не лезь к нему с этой блондинкой. Понятно, что тебя это беспокоит, но… не лезь. Верю, тебе есть что сказать, да только в некоторых случаях слова бесполезны. Даже вредны.

Придумывая достойный ответ, она рассеянно скользила взглядом по знакомым до мелочей предметам, вместе с которыми в это большое квадратное помещение, изначально довольно унылое, пришел домашний уют. Кухонные шкафчики с филенчатыми сосновыми дверцами; громадный холодильник, доставленный с материка; газовая плита на четыре конфорки с духовкой, где Марго, внезапно открывшая в себе кулинарный талант, чуть ли не ежедневно пекла творожное и имбирное печенье, пироги из дрожжевого теста с разными начинками, сладкие булочки и даже торты типа «Наполеон». Короткие, до подоконника, шторы с бледным растительным орнаментом, темно-зеленым на бежевом фоне. Марго сшила их сама из полотна, купленного в местном магазине. Большой самовар, тяжелые керамические кружки и плошки, квадратная корзинка для хлеба, белые льняные полотенца и салфетки с мережкой по краю. Начищенное до блеска столовое серебро – неопровержимое свидетельство благосостояния.

Нора уже привыкла считать этот дом своим. Может, напрасно?

– Интересно, что он собирается делать с ней дальше, – задумчиво проговорила она, ни к кому в особенности не обращаясь, словно бы размышляя вслух. – Не с блондинкой. С картиной. Повесит на стену?

– Я уже пообещал ее Дине, – отозвался вошедший Герман. – Завтра утром отнесу ей в коттедж, и на этом все.

– В коттедж? – тупо повторила Нора.

– Она остановилась в одном из коттеджей на улице Флоренского. Гостевой дом, там их несколько, ты же знаешь. – Герман повернулся к безмолвствующей Марго. – Ну и где ваш хваленый пирог?

Он переоделся и теперь выступал в своих любимых черных джинсах и темно-серой футболке навыпуск. Глядя на него, Нора вспомнила слова одной из девчонок с фермы в Новой Сосновке: «С ума сойти, чуваку все идет! Хоть в мешок его наряди, все равно он останется таким же обалденным красавцем». Впрочем, любительницы брутальных мужчин вряд ли оценили бы его богемную наружность. Чересчур худой, чересчур мрачный… Также многим действовала на нервы его привычка смотреть в упор, прямо в глаза, и манера обрывать разговор на том месте, где ему надоедало слушать собеседника.

«Как у тебя складывались отношения с одноклассниками? – спросила однажды Нора. – Я имею в виду, в школе. Ты же учился в школе?»

«Учился».

«Ну и как?»

«Нормально. – Он выглядел озадаченным. – А почему ты спрашиваешь?»

«Да вот смотрю, сколько у тебя, гм… доброжелателей, – это слово Нора произнесла с усмешкой, – здесь, на ферме, и думаю, ведь для этого же надо иметь особый дар. Чтобы так легко и непринужденно настраивать против себя людей, с которыми тебя по большому счету ничто не связывает, с которыми тебе нечего делить. А в школьные годы? Подростки еще менее терпимы, чем здешняя молодежь».

«Время от времени, конечно, происходили стычки с дворовыми и школьными авторитетами, но все было в рамках. Ничего выдающегося».

«И какие у них были к тебе претензии?»

«Не помню. Я не обращаю особого внимания на претензии дебилов, знаешь ли».

Вот так. В этом он весь. Как там было у мадемуазель Шанель?

Мне все равно, что вы обо мне думаете, я о вас не думаю вообще.

Мимо коттеджей на улице Флоренского Герман проходил не раз, но внутри до сих пор не бывал. Там не проживал никто из его знакомых, туда его никогда не приглашали по делам. И вот он стоит перед коттеджем номер восемь, сложенным, как и остальные, из красного кирпича, имеющим по бокам два отдельных входа, что делает абсолютно симметричным главный фасад с четырехстворчатым окном, обшитый для красоты деревянными досками. Дощатые стены, двускатные кровли – как же иначе, местный колорит же, вашу мать, – однако в оконных проемах стеклопакеты. Все эти двухэтажные домики были построены в девяностых годах прошлого века, согласно планам туристического развития Соловков.

Неспеша он поднимается по каменным ступеням крыльца и толкает тяжелую дверь. Боковые фасады не замаскированы, кирпичная кладка во всей красе.

На звяканье дверного колокольчика выходит хозяйка, миловидная женщина лет сорока. Русые с легкой проседью волосы собраны в пучок, поверх ситцевого платья в мелкий цветочек на плечи наброшена шерстяная бордовая шаль. Вежливо поздоровавшись, Герман сообщает, к кому пришел. Пару секунд хозяйка с любопытством разглядывает