Рабы, которые отправились искать Спикула, вернулись и сказали, что он покинул Рим. Возможно, однако, что никто из них и не выходил из дворца, не испытывая больше страха перед императором, который скулил, умоляя убить его.

— Значит, нет у меня ни друга, ни недруга, — объявил он.

Фаон взял его за руку, сказал, что нужно бежать как можно скорее. Он предложил Нерону укрыться у себя на вилле, в четырех милях от Рима, между Номентанской и Соляной дорогами.

Нерон согласился. Он был почти наг. Больше не было пурпурного плаща, усеянного звездами, золотой венок больше не украшал его лоб. Он был всего лишь беглецом. Неожиданно лошадь, на которой он ехал, встала на дыбы, чтобы не наступить на труп, лежащий посреди дороги, и платок, скрывавший лицо Нерона, соскользнул. Люди узнали императора и задержали его. Это случилось недалеко от казарм преторианцев.

Беглецы услышали, как солдаты выкрикивали имя Гальбы, и пришпорили лошадей, опасаясь, что дом Фаона уже окружен преторианцами. Добравшись до виллы, они пробрались сквозь кусты и терновник к ее задней стене.

Ожидая, когда пророют тайный вход на виллу, Нерон, привыкший к тому, что вода в его «гомерических» кубках охлаждается снегом, который каждый день привозили с Апеннин, пил тепловатую воду из лужи.

Ему предложили спрятаться в яме, откуда брали песок. Он колебался:

— Какая судьба — отправиться живым под землю!

Император походил на актера, играющего роль и обращающегося к народу, рукоплескавшему ему в амфитеатрах.

— С тем, у кого когда-то была бесчисленная свита, остались лишь трое вольноотпущенников! — добавил он.

Но возможно, что и Фаон его предал.

Настали последние часы императора. Нерон плакал, закатывал глаза, стонал, и вдруг сказал серьезно, глядя в могилу, которую велел выкопать:

— Какой великий артист погибает!

Он отвернулся, вытащил из-за пояса два кинжала, попробовал острие каждого и поспешно спрятал.

— Час, назначенный судьбой, еще не пробил, — сказал он.

Он жаловался, что не осталось никого, кто мог бы укрепить его в желании умереть. Плакал, просил Спора начать стенания. Сказал, что хочет, чтобы его тело сожгли, ведь тогда его голова не подвергнется надругательствам. Ему хотелось убежать, он ломал в отчаянии руки, наконец, тяжело опустился на колени и сказал:

— Мое поведение гнусно, отвратительно, бесчестно. Это недостойно Нерона, да, недостойно! В подобные минуты нужно сохранять хладнокровие. Ну же, Нерон, мужайся!

Кормилицы и Акта подошли к нему.

Они сообщили, что преторианцы уже в пути, с приказом привести его живым, чтобы казнить по древнему обычаю.

— Мое тело должно быть сожжено, — повторил он.

Уже было слышно, как всадники проникли в сад.

Нерон прочитал стих из «Илиады»: «Коней, стремительно скачущих, топот мне слух поражает» — и вонзил кинжал себе в горло, но так неудачно, так медленно, что Эпафродиту пришлось нажать на клинок со всей силы.

Хлынула кровь. Нерон еще дышал, когда ворвавшийся на виллу центурион попытался заткнуть рану плащом и остановить кровь. Он хотел убедить императора в том, что пришел спасти его.

— Слишком поздно, — сказал Нерон.

И добавил, испуская дух:

— Вот она, верность.

Глаза его остановились и выкатились, так что страшно было смотреть.

Женщины завернули его тело в белое, расшитое золотом покрывало.

Рим опрокидывал и крушил статуи Нерона. На Марсовом поле ревущие толпы преследовали мужчин и женщин с искаженными от ужаса лицами. Среди них я узнал мирмиллона Спикула. Он убегал от толпы, крича, что он не доносчик. Он просто сражался на арене, развлекая народ и императора, он не был ни придворным, ни любовником Нерона.

Разъяренная толпа настигла его. Они сжимали в руках палки, утыканные гвоздями. На головах у них были фригийские колпаки, символ вновь обретенной свободы.

Спикул прерывисто дышал. Он обернулся, воскликнув:

— Вы видели меня! Вы приветствовали меня! Я всего лишь мирмиллон!

— Ты убивал для него, ты служил чудовищу! — яростно кричали его преследователи.

Спикул споткнулся и упал рядом со мной. Он протягивал руки, моля о пощаде. Я встретился с ним взглядом, и… отступил.

Толпа разорвала его на части и бросила бесформенные куски окровавленной плоти на обломки статуй Нерона.

Они обнюхивали и щупали меня, угрожая своими дубинами. Я сказал, что я — Серений, друг мудреца Сенеки, которого Нерон заставил покончить с собой, что я вернулся из ссылки. Они смотрели на меня, и вдруг кто-то закричал:

— Смотрите, там любовница Нерона!

И свора унеслась прочь. Они набросились на какую-то женщину, подкинули ее в воздух, подхватили на острия кинжалов и мечей и разодрали на части.

Рядом со мной раздался чей-то голос:

— Боюсь, как бы в скором времени мы не пожалели о Нероне.

Я не хотел видеть даже лица этого человека. Он буквально прочитал мои мысли, но, возможно, это была ловушка.

Прошло всего несколько часов после смерти тирана, но я уже знал, что префект Нимфидий Сабин, подкупивший преторианцев и желавший смерти Нерона, пославший гонцов к Гальбе и велевший провозгласить императором старого солдата, самого богатого человека в империи, мечтал теперь сам сесть на императорский трон. Среди рыскавших по Риму я видел его громил, которые были готовы задушить не только доносчиков и наперсников Нерона, но и всех, кто мог помешать ему, Сабину в осуществлении его планов.

Возможно, меня пощадили потому, что я был посланником Веспасиана и Тита, а они могли выступить против войск Гальбы в Испании и Вителлия в Германии.

В то утро на улицах Рима я почувствовал зловоние гражданской войны, похожее на запах смерти. Оно витало и на Садовом холме, где хоронили Нерона.

Костер, на котором должно было сгореть тело императора, разожгли в нескольких шагах от родовой усыпальницы Домициев. Акта, бывшая наложница, сохранившая верность Нерону, добилась, чтобы императора похоронили именно там.

Акта и кормилицы Эглогия и Александра собирали пепел тирана в красную мраморную урну, которую затем водрузили на алтарь из этрусского мрамора. Ограда вокруг была из мрамора с острова Фассос.

Я держался в стороне. Но я видел, как родился Нерон, и хотел увидеть, как он отойдет в мрачное царство мертвых.

Я подошел к Акте и кормилицам. Почему эти женщины плачут над телом того, кого считали чудовищем, а последователи новой религии называли Антихристом?

Акта подняла глаза. Я прочел в них сострадание и, к своему удивлению, безмятежность, будто отчаяние не владело ею. Кормилицы сказали дрожащим от волнения голосом: