называет членов его кружка «угрюмыми тупицами», Степан Трофимович Верховенский считает сына «вольнодумцем от подлости», а его деятелей «подлецами и подмётчиками».

Шатов говорит своей жене, которая упрекает его в измене общему делу:

«Кого же я бросил? Врагов живой жизни; устарелых либералишек, боящихся собственной независимости; лакеев мысли, врагов личности и свободы, дряхлых проповедников мертвечины и тухлятины. <…> А главное, везде мерзавцы и мерзавцы»{9}.

Так характеризует своих бывших соратников Иван Павлович Шатов — один из немногочисленных положительных героев романа, к которому автор относится с явной симпатией. Напомню, что прототипом образа Шатова был убитый Нечаевым студент Иван Иванов. Характерно, что о революционности Петра Верховенского и его группы Достоевский говорит только в ироническом тоне.

Как показывают подготовительные материалы к роману, — переписка писателя, его мысли по этому поводу, — он старался быть максимально объективным в описании Нечаева. В процессе суда над нечаевцами его участники разошлись в оценке подсудимого как личности и как революционера. Если защитник В. Д. Соколовский доказывал, что Нечаев «ничтожная на самом деле личность», и что он видит в нём «человека с болезненным самолюбием»{10}, то адвокат В. Д. Спасович сравнивал его со сказочным героем, который задумал создать о себе легенду, «сделаться мучеником и прослыть таковым на всю землю русскую…»

«Средством для достижения этой цели, — говорил Владимир Данилович Спасович, — стала ложь, к которой он стал относиться почти как к искусству. <…> Этот страшный, роковой человек всюду, где он ни останавливался, приносил заразу, смерть, аресты, уничтожение»{11}.

Подсудимый и участник преступления Алексей Кузнецов показывал, что Нечаев «о положении народа говорил со страшным энтузиазмом и видно было, что во всяком его слове была искренняя любовь»{12}. Другой свидетель убийства Пётр Успенский тоже находился под воздействием чар Нечаева и считал, что тот «обладал страшной энергией и производил сильное впечатление на лиц, знавших его. <…> Он был верен своей цели, очень предан своему делу и личной вражды ни к кому не имел»{13}.

Напротив, третий подсудимый Иван Прыжов, находившийся в гроте вместе с остальными преступниками, в своих показаниях не восхвалял Нечаева, которого он знал под фамилией Павлов, а отмечал, что тот чувствовал к убитому личную ненависть. Иванов не желал подчиниться железному характеру Нечаева и ему постоянно противоречил. Нечаев сам говорил об этом, и Прыжов «уговаривал Иванова подчиниться Нечаеву»{14}. «Кузнецов, Прыжов и Николаев объяснили своё участие в убийстве Иванова тем, что их отказ неминуемо повлёк бы за собой месть со стороны Нечаева и они боялись сами быть убитыми»{15}.

Кузнецов Алексей Кириллович

(1845–1928) — революционер, краевед. За участие в убийстве студента И. Иванова был отправлен на каторгу на 10 лет. В годы ссылки в Сибири много занимался краеведением, открыл десятки археологических памятников в окрестностях Читы

Ещё один из подсудимых, член нечаевского кружка Георгий Енишерлов также признавался: «Я находил всегда Нечаева в озлобленном и скептическом настроении человека, которому не удалось предпринятое дело, который не услышал сочувственного отклика. По его выражению русское общество состоит из холопов, в которых не вспыхнет революционная искра, как бы её не раздували»{16}.

Создавая в романе образ Петра Верховенского, Достоевский старается избежать этих крайне противоречивых оценок Нечаева. Если писатель нередко и использует те факты, в существовании которых он не уверен, то говорит о них предположительно, либо только намёками от лица Хроникёра или других персонажей романа. Такая недосказанность остаётся, например, в объяснении причин убийства Шатова: то ли из-за личного оскорбления, нанесённого когда-то Шатовым Верховенскому, то ли из-за ожидаемого предательства. Так, Кириллов упрекает Верховенского, что тот убил Шатова из мести: «Это ты его за то, что он тебе в Женеве плюнул в лицо!». — «И за то, и ещё за другое. За многое другое»{17}, — неопределённо признаётся Верховенский.

Также неопределённо и с сомнением говорится о связях Верховенского с Интернационалом. О связях же Нечаева с Бакуниным Достоевский знает определённо и также определённо пишет в записных тетрадях от лица Хроникёра: «Я там их дело не знаю в Швейцарии, но сущность направления, философии, смысл действий определены у меня верно: за это ручаюсь»{18}.

На суде Г. Енишерлов показал, что Нечаев скомпрометировал многих студентов, «втолкнув вполне умышленно в казематы сотни людей, если в чём-либо виноватых, то единственно своею доверчивостью и благодушием»{19}.

Ещё во время первого визита за границу Нечаев посылал в Россию лицам «четвёртой категории» сотни компрометирующих посланий с целью втянуть их в революционную борьбу, причём знал, что эти послания попадают в руки Третьего отделения. Адвокат В. Д. Спасович подчёркивал на суде, что «если бы сыщик с известной целью задался планом как можно более изловить людей, готовых к революции, то он действительно не мог бы искуснее взяться за это дело, нежели Нечаев»{20}. Даже Баку1нин, и тот на мгновение заподозрил Нечаева в провокаторстве.

Спасович Владимир Данилович

(1829–1906) — русский юрист-правовед, адвокат. «Король русской адвокатуры». Участвовал в судебных процессах над революционерами

Достоевский также использует эти факты в романе. «Шпионом» называет Петра Верховенского Шатов. В шпионстве подозревает его и Ставрогин, напрямую спрашивая об этом.

В своей брошюре «Начало революции» Сергей Нечаев пишет: «Данное поколение… должно разрушить всё существующее сплеча, без разбора, с единым соображением „Скорее и больше“. Первое, с чего надо начинать, считает он, это террор и разрушение. Формы для этого могут быть различными. „Яд, нож, петля и т. п.!.. Революция всё равно освящает в этой борьбе… Это назовут терроризмом! Этому дадут громкую кличку! Пусть! Нам всё равно!“»{21}

Разве не напоминает эта цитата планов Петра Верховенского из «Бесов»: «Мы провозгласим разрушение… Мы пустим пожары… мы пустим легенды. Тут каждая шелудивая „кучка“ пригодится. Я вам в этих же самых кучках таких охотников отыщу, что на всякий выстрел пойдут да ещё за честь благодарны останутся. Ну-с, и начнётся смута!»{22}

Именно так, на основании наблюдений над общественной жизнью России, из реально существующих фактов и судебных показаний, переосмысленных и проанализированных писателем, окрашенных его горькой иронией, гневом и даже презрением, появилось большинство сцен и эпизодов романа.

Почти каждому из героев Достоевского в настоящее время