Терпению рыбака может позавидовать опытный охотник, или даже снайпер, но сейчас эта основа основ нелегкого мастерства начинает трещать по швам — желание, а может и не одно, не об этом ли мечталось долгими часами под дождем или палящим солнцем, вечно в одиночестве, со стертыми до мутной пелены в зрачках глазами, смотрящими на бесконечное спокойствие вод, таящих в себе множество тайн и загадок.

Монах истово молится на образа в дальнем углу кельи:

— Господи, неужто нашел, неужто оно, не спугни, Всемогущий, не обрушь на меня в этот час забот или напастей, дабы не отвлекся я от истинного слова и не убрал руки со страницы праведной.

— Будешь вопрошать? — подгоняет, усмехаясь большим ртом, золотая рыба.

«Чего же хочу я, вечно скитающийся по берегам, — думает рыбак, — чего пожелать, когда все, что любо мне, плещется под ногами, стоит только подумать об этом».

Монах заканчивает крестоналожение, более походящее на работу пропеллера удивительной конструкции братьев Райт, и шумно вздыхает:

— Господи, помоги.

«Не стану просить злата, отягощающего мою котомку», — решает рыбак.

«Не нужна власть мне, грешному, ибо очернит мою совесть», — думает отшельник.

— Испрошу лучше знаний о… любимой сердцу воде, коли провожу подле нее всю свою жизнь, — провозглашает вслух рыбак.

— Вымолю таинство крещения посредством омовения святыми водами, доселе мне не ведомое, — утирая слезы, шепчет монах.

— Быть по-вашему, — чисто, без малейшего акцента, соглашается чешуйчатое создание, и рыбак удивленно оглядывается, чего это она во множественном числе, уж не впрямь ли кто засел в кустах и подслушивает.

Отшельник же, влекомый неведомою силой, тянется за пером в неотвратимом намерении писать между строк.

— Бескрылый обретает подобие крыл в водной среде, — начинает свое объяснение рыба, сверкая под лучами восходящего солнца до ослепления рыбацких глаз, — не случайно, имея возможность зависать в ее толще, меж струй, как ангел в небесах. Истинное крещение души (ее сознания) «возвращает» ощущение полета, наличие крыл, будучи в плотной оболочке.

Рука монаха, ни меча, ни топора не придержавшая, наливается силой, да такой, что вложи ему сейчас в ладонь подкову, согнет не заметя и не поморщится. Перо ложится на старинный манускрипт, и поверх чужих мыслей новая воля выводит: «Крещение через омовение есть катарсис сознания, переворачивающий, переформатирующий взгляды на мироустройство и свое место в Универсуме, определяющий положение дихотомии добра и зла относительно индивидуума. Душа может „пройти“ воплощение, ни разу не испытав омовения, или „погружаться в Иордан“ неоднократно, все в ее власти».

— Войти в Иордан, а я зову Иорданом воду любую да во всякий день, и выйти из него крещеным, а прежде дойти и решиться на вхождение — вот Путь Человеческого существа каждое воплощение, вот истина в вопросе поиска смысла бытия, вот стрелки на карте, указующие, куда направляться, вот резоны, отвечающие, зачем все. — Говорящая рыба надувает ртом пузырь, а завороженный сим зрелищем слушатель на берегу впитывает каждое ею сказанное слово, будто поедает тело, смакуя каждую икринку и обсасывая всякую, даже самую мелкую косточку.

Отшельник, свободной рукой стирая пот со лба и не обращая внимания на погасший фитиль свечи, погрузивший скит в предрассветный сумрак, продолжает скрипеть пером, лихорадочно окуная его в чернила и снова возвращая на словесное ристалище: «Захожу в Иордан грешным, выхожу святым — нет, формула крещения иная: зашедший во грехе его не смоет, как и не обретет святости, но покинет Иордан с чистым сознанием, ибо вошел в него готовым ко сему».

У рыбака пересохло в горле, он опустился на колени и погрузил лицо в воду, жадно втягивая в себя ее благодатную прохладу. Его блестящая спутница ткнула губами в нос и пускает пузыри, при этом рыбак прекрасно «слышит» ее речь:

— Из тверди сотворенный, в мир Человек приходит через воды матери, а в гости к Богу «заглянуть» даровано ему через воды «Иордана».

Рыбья мудрость так поразила слушателя, что он от испуга дернул головой, да так, что в холке хрустнуло, и на мгновение рыбак потерял сознание.

Монах потер десницей припухшие веки, Господь явил чудо, рука грешного водила во тьме, не «забираясь» на чужие строки, останавливалась, где надо, и начинала с заглавных букв там, где им место: «Сам Всемогущий Бог „крестил“ народ Моисеев, разверзнув пред ним морские пучины и пропустив для спасения, после чего сомкнул над головами преследователей, ибо те не готовы были к омовению сознания».

Он припомнил гравюры из Святого Писания на тему Исхода, всегда поражавшие монашеское сердце, и рьяно перекрестился на взошедшее солнце, рыжим пятном расплывшееся по рыбьему пузырю, натянутому в оконном проеме.

Надув свой плавательный пузырь, золотая рыбка всплыла и, весело поглядев на пришедшего в себя мокрого рыбака, продолжила выполнять его желание.

— Крещение водой, то, что ты испытал сейчас, есть возвращение к исходной точке, к околоплодным водам матери, «обнуление» самости, смена испачканных гордыней одежд на чистые для восхождения на «Голгофу», еще не сама святость, не шаг к ней, не дверь, за которой она, но уже предчувствие ее нахождения, существования внутри души, подсказка, намек, вспышка в кромешной тьме.

— Почему вода? — пролепетал рыбак, взъерошивая мокрые волосы и пытаясь вникнуть в смыслы, выдаваемые безмозглым скользким созданием с поразительной уверенностью.

— Вся энергия ужаса при массовом утоплении во время Потопа передалась воде, по закону Сохранения Энергий Вселенной, а в качестве уравновешивания компенсировалась Волей Создателя приобретением этой субстанцией (водой) очищающих (энергетически) свойств. — Говорящая рыба вильнула хвостом. — Страх гибели физической оболочки послужил почвой для появления качества духовного исцеления плотной материи. Господь создал воду как первооснову биологической жизни, но Человек, в сотворчестве с Ним, через собственную, пусть и неосознанную, жертву наделил воду способностью запускать жизнь духовную. Омовение — это врата между тонким и плотным, осязаемым и невидимым, телесным и духовным. Святость воды не изначальна, но заслужена и повсеместна.

Рыбак, раскинув руки, лег на горячий песок и, щурясь на стремящийся к зениту огненный шар, что было духу прокричал:

— Если Иоанн крестил Христа, то кем был Ной?

— Не пугай собратьев моих, — спокойно заметила золотая голова, торчащая из реки. — Ной крестил целую расу, что была посеяна после Потопа.

Монах в эту секунду, нервно макнув перо в чернильницу — лунку в осиновой гнилушке, быстро записал: «Огонь разящий нисходит на тех, кто вместил в сознание грех Содома, Потопа „достойны“ жившие во грехе, но не переступившие „порога опустошения души“ сознанием».

В горле пересохло, крючковатый и несуразный от постоянного сидения за книгами и донельзя приземистого потолка своего жилища, не позволявшего распрямиться полностью, отшельник, скрипнув двумя досками на ржавом костыле, служившими входной