— Тридцать три этажа опубликованных произведений, — ответила Четверг-5, когда я перехватила ее взгляд и вопросительно подняла бровь, — и тридцать три подвальных, где и создаются на самом деле книги, — Кладезь Погибших Сюжетов.

Я поманила ее к изысканно украшенным кованым дверям лифта и нажала кнопку вызова. Мы вошли в лифт, я с лязгом захлопнула створки, и электрический мотор с гудением понес нас наверх. Поскольку авторов, чьи фамилии начинаются на Ы, Ь и Ъ, исчезающе мало, двадцать восьмой, двадцать девятый и тридцатый этажи пустовали и, таким образом, были свободны для наших целей. На двадцать восьмом располагалась Антиочепяточная группа быстрого реагирования, двадцать девятый превратили, по сути, в склад, а тридцатый занимал законодательный орган, управлявший всем Книгомирьем, — Совет жанров.

Этот этаж не походил на все остальные этажи Великой библиотеки. Темное дерево, лепные потолки и бюсты давно почивших авторов уступали здесь место светлому, наполненному воздухом рабочему пространству, сквозь прозрачную крышу которого, поддерживаемую изогнутыми коваными стропилами, виднелись небо и облака. Я поманила Четверг-5 к большому видовому окну на дальней стороне коридора. Возле него в беспорядке стояли несколько стульев, образуя зону отдыха, устроенную для того, чтобы перетрудившиеся служащие Совета жанров могли на минутку расслабиться. Здесь я стояла со своей наставницей, первой мисс Хэвишем, почти шестнадцать лет назад.

— Снаружи Великая библиотека кажется меньше, — заметила Четверг-5, вглядываясь в поливаемое дождем заоконное пространство.

Она не ошиблась. Библиотечные коридоры внизу тянулись на две сотни миль в обе стороны и могли по мере необходимости увеличиваться, однако снаружи библиотека больше напоминала небоскреб «Крайслер», но только меньше двухсот ярдов в ширину и щедро украшенный скульптурами из нержавеющей стали. И хотя мы были всего лишь на тридцатом этаже, казалось, что мы находимся гораздо выше. Мне однажды довелось побывать на верхушке стодвадцатиэтажной башни «Голиафа» в Голиафополисе, и здесь казалось не ниже, чем там.

— А что это за башни? — спросила она, не отрываясь от окна.

Далеко внизу проступали из тумана кроны дремучего леса, а вокруг на разном расстоянии от нас были разбросаны другие башни, подобные нашей.

— Ближайшая — немецкая, — пояснила я. — Дальше французская и испанская. Сразу за ними арабская… а вон там — валлийская.

— Ой, — выдохнула Четверг-5, глядя на зеленую листву внизу.

— Совет жанров заботится о книгомирном законодательстве, — рассказывала я, направляясь по коридору к главному залу заседаний.

С момента нашего прибытия здесь стало более оживленно, всевозможные клерки сновали туда-сюда с папками, отчетами и так далее. Я думала, что в реальном мире слишком много бюрократии, но в бумажном она была всем. С годами я пришла к выводу, что во всех творениях человечества изначально заложены ошибка, зло и бюрократический официоз, и вымышленный мир ничем не отличается от реального.

— Совет управляет драматическими условностями, строго контролирует использование иронии, законодательно регулирует словоупотребление и через посредство Книжной инспекции решает, какие книги публиковать, а какие пустить на запчасти.

Мы вышли на смотровую галерею над главной дискуссионной палатой — просторным беломраморным залом со сводчатой крышей, поддерживаемой клепаными чугунными стропилами. В дальней части поднималось возвышение с резным креслом посередине и четырьмя поменьше с каждой стороны. Перед ними помещалась кафедра для выступающих, повернутая к выстроившимся в форме подковы столам для представителей различных жанров. Дальнюю стену палаты украшала огромная мозаика, изображавшая умозрительную расстановку жанров, висящих в Ничто. Единственным примечательным объектом в дискуссионной палате, помимо этого, являлся Читометр, отражавший неустанно обновляющееся число книг, прочитанных в мире за последние двадцать четыре часа. Этот прибор служил постоянным напоминанием о падении рейтинга чтения, беспокоившем Книгомирье последние пять лет, и когда цифры менялись — а это происходило каждые пять секунд, — число уменьшалось. Порой удручающе сильно. На кафедре кто-то разливался соловьем, а дискуссионная палата была заполнена едва ли на треть.

— Основные жанры сидят впереди, — объясняла я, — а поджанры расходятся от них радиусами, в порядке значимости и размера. Хотя Совет жанров занимается общими законодательными вопросами, каждый отдельный жанр может принимать собственные решения на местном уровне. Все они выдвигают сенатора для представительства перед Советом и отстаивания их собственных интересов. Порой дискуссионная палата куда больше напоминает обычный старомодный базар, нежели оплот демократии.

— А кто сейчас выступает? — спросила Четверг-5, когда на возвышение поднялся новый персонаж.

Он выглядел так, будто с утра не расчесывался; красивое лицо казалось глуповатым; босые ноги и расстегнутая до пояса рубаха довершали облик.

— Это Торопыга Глушак, сенатор от жанра бульварного романа, хотя, подозреваю, это не его настоящее имя.

— У них есть сенатор?

— Разумеется. У каждого жанра есть как минимум один, а в зависимости от популярности поджанров их может быть и несколько. У триллера, приходящегося поджанром политическому, шпионскому и приключенческому романам, их трое. У комедии, по последним подсчетам, шестеро, у криминального романа — двенадцать.

— Понятно. Так в чем же проблема бульварного романа?

— Это пограничный спор. Хотя каждая книга существует сама по себе и дрейфует в межжанровом пространстве, известном как Ничто, книги, принадлежащие к одному жанру, сбиваются в кучки для взаимной защиты, свободного обмена идеями и облегчения передвижения персонажей.

— Улавливаю. Рыбак рыбака видит издалека, да?

— Именно. Триллер благоразумно разместили рядом с Криминальным романом, который, в свою очередь, граничит с Социальной драмой, — прекрасный образец вдохновенной жанрографии к вящему взаимоулучшению обоих.

— А Бульварный роман?

— Какой-то идиот безрассудно поместил его между Богословием и Феминистской прозой, с крохотным княжеством Эротики далеко на севере и буферной зоной Комедии на юге, включающей в себя переходный жанр Альковного фарса. С Комедией и Эротикой Бульварный роман вполне ладит, но богословы и феминистки считают, что бульварники вообще не заслуживают отдельного жанра, и нередко стреляют через границу залпами велеречивых интеллектуальных возражений, что могло бы причинить значительный ущерб, будь хоть кто-то в Бульварном романе способен их понять. Со своей стороны, бульварники засылают к соседям диверсионные группы в мини, что отнюдь не радует феминисток, а уж богословов и подавно… или наоборот? В любом случае, вся эта история грозит перейти во всеобщую жанровую войну, если Совет жанров не вмешается и не вызовется стать посредником в мирном урегулировании конфликта. Совет жанров гарантирует бульварникам независимость при условии, что те согласятся на определенные… санкции.