— Мне здесь легче.

Марина открыла воду в раковине и принялась намыливать руки.

— Все в порядке? — спросила она. — Никаких происшествий?

Альбина покачала головой:

— Васютин спит. Сердюк орет.

— Пора его выписывать. Сейчас посмотрю, анализ пришел.

— Галя просила тебе передать, что, если ты подержишь замполита еще неделю, они с Лешкой будут тебе по гроб жизни благодарны.

Марина усмехнулась.

— Правда, она сама так сказала: по гроб жизни. А то, говорит, Сердюк выйдет — и Лешку опять на губу посадят.

— Его и так посадят. — Марина нашла бланк с результатом анализа. — Ну вот. Нет у него никакой дизентерии. Можно выписывать.

Она придвинула к себе историю болезни майора Сердюка, открыла, пролистала страницы. Вытащила из бутылочки с клеем кисть, мазнула листок с анализом и прижала его к чистой странице.

— Марина, я все думаю про вас с Иваном… — начала Альбина.

— Ну и что же ты думаешь?

— Я думаю, Галя правильно говорит. Вам нужно расстаться, хотя бы на время. Я знаю, ты будешь очень страдать. Но потом у тебя родится ребенок — и тебе просто некогда будет думать про плохое. И может быть, все пройдет. И Никита тебя простит.

— При условии, что это его ребенок, — жестко сказала Марина. — О чем можно будет узнать, только когда он хоть немного подрастет и станет на кого-то похож.

— Все равно. Никита успеет привыкнуть. Некоторые женщины, говорят, специально рожают ребенка, чтобы спасти семью.

— Совет матери-героини. — Марина захлопнула историю болезни. — Аля, почему ты не рожаешь Ворону детей?

— Совсем недавно то же самое меня спрашивала Анна Павловна.

— Да? Ну и что ты ей ответила?

— То же, что могу ответить и тебе. Это не для меня.

— Неправда. Не обманывай себя. Просто ты не хочешь рожать ребенка от человека, которого не любишь. Я не понимаю, что заставило тебя выйти за Вячеслава замуж, но ясно же, что не любовь. Разве не так?

— А что тебя заставило выйти за Никиту?

— Не что, а кто. Ты же знаешь, я за другого человека замуж собиралась, Никита меня просто силком прямо из ЗАГСа увез. А потом я в него влюбилась. По-настоящему. Он просто не дал мне времени опомниться. А теперь, когда я знаю, что ошиблась, у меня нет возможности что-либо исправить. Оттого что я брошу Ивана, наши с Никитой отношения не станут лучше. И ребенок здесь ни при чем.

Альбина зябко передернула плечами.

— Марина, а может, тебе просто уехать? К родителям, например. Объяснить Никите, что ты все время плохо себя чувствуешь, что хочешь спокойно пожить в городе своего детства. А там родишь и будешь потихоньку растить своего младенчика. Как мать-одиночка.

— А жить мне на что в городе своего детства? Родителям на шею сесть? — Интересно, — Марина на мгновение оживилась, — если есть орден «Мать-героиня», почему нету ордена «Мать-одиночка»? — Она вздохнула. — Все равно Никита рано или поздно меня оттуда заберет.

В кабинет, с треском распахнув дверь, втиснулся замполит Сердюк.

— Марина Андреевна, — загудел он, — сколько ж можно? Что у них в лаборатории, один человек работает?

— Пришел ваш анализ, товарищ майор. Еще утром. Дизентерии у вас нет. Выписку я сейчас подготовлю, и вы пойдете домой.

Сердюк просиял. Пышные усы его загнулись вверх, глаза спрятались в складках, однако тень озабоченности несколько пригасила эту сияющую улыбку.

— А кушать теперь все можно? — спросил замполит.

— Можно. Но старайтесь себя ограничивать. У вас и так вес избыточный.

Марина вдруг вспомнила, как стояла в офицерской столовой, отчаянно упрашивая Сердюка разрешить ей взять машину — отправить в город тяжелобольного старика. Майор невозмутимо слушал ее доводы, отпиливая тупым ножом толстые розовые ломти сала…

— И я вам настоятельно рекомендую ограничить потребление жиров, — сказала она, нахмурившись, чтобы выглядеть как можно серьезней.

— Каких жиров? — подозрительно спросил Сердюк.

— Копченостей, соленостей. Пожалейте вашу печень.

— Соленостей? — переспросил Сердюк с испугом. — Что, и сало нельзя?

Вид у замполита был такой несчастный, что Марина улыбнулась.

— Можно, — сжалилась она. — Но в умеренных количествах.

Сердюк с облегчением вздохнул и вышел из кабинета, боком протиснувшись в дверь.

— Какие у тебя жестокие шутки, Марина, — сказала Альбина. — А если бы его удар хватил?

— Ничего, я бы его вылечила. Так… — Марина придвинула к себе стопку бумаги. — Надо выписку сделать.

Она раскрыла историю болезни и, подумав немного, начала писать.

Альбина достала из стенного шкафа портативный магнитофон с двумя катушками — пустой и полной — и большие черные наушники. Включила вилку в розетку, воткнула штекер наушников в гнездо, закрепила ленту в пустой катушке и, нажав клавишу, села на покрытую клеенкой кушетку. Из наушников донесся металлический звук мелодии. Альбина нацепила их на голову и прикрыла глаза.

Марина, задумавшись, грызла кончик ручки и смотрела на подругу.

Альбину, в отличие от Гали, обожающей своего непутевого мужа, нельзя было назвать счастливой женщиной. Начальник особого отдела Вячеслав Львович Ворон, невысокий, лысоватый, немолодой, с бесцветным лицом и таким же бесцветным голосом, был последним человеком, с которым такой женщине, как Альбина, стоило связывать свою судьбу. Она должна была стать женой артиста, или художника, или музыканта — нервного и ранимого, способного увлечь и увлечься, не признающего порядка и не желающего знать о существовании всяких неинтересных бытовых проблем, решая их просто — с помощью домработницы — или не решая вовсе. Потому что скучная повседневность не была бы смыслом жизни.

И все же она приехала сюда, сменив столичную суету на затишье здешних мест, большие концертные залы — на маленький гарнизонный клуб, просторную сцену — на тесную комнатку в медсанчасти, аптеку, которой она заведовала, исполняя свою работу аккуратно, но равнодушно.

Но Альбине легче. С ней ее бабушка, бабуля, Татьяна Львовна, заменившая ей мать. Такая же неземная, не от мира сего, как и внучка. Может, это у них наследственное?

Неважно. Важно то, что рядом с Альбиной есть близкая душа. А Марина одна. И ей некуда бежать. В родной город? Никто там не будет ей рад. Это оттуда она сбежала, чтобы избавиться от власти человека, которого любила с тех пор, сколько себя помнила, но для которого ее любовь всегда была равна подчинению. Как, впрочем, и любовь ее матери.

Отец Марину не простил. Она читала об этом между строк в осторожных, полных тоски и одиночества маминых письмах. Конечно, мама ее примет. А вот отец…