– А почему, – спросил я, – калмыки не учатся на своем языке?

Он улыбнулся.

– Это же понятно. Если юноша окончит калмыцкую школу, он может работать только в Калмыкии. А если русскую – на всей территории Советского Союза. Кроме того, через русский язык я, например, приобщаю калмыков к великой русской литературе, а это большое богатство! У нас говорят. «Один язык – одна жизнь, два языка – две жизни».

У калмыков есть своя поэзия. Он ее любит за своеобразный колорит и мудрость, но кто знает и русскую литературу, тот вдвое богаче.

В пакгауз вошел человек в летном комбинезоне и прервал нашу беседу.

– Самолет прилетел. Выходите на поле.

Оказалось, что в самолете У-2 (двухместный учебный самолет) уже есть груз и все трое мы в нем не поместимся.

– Разделимся на два рейса. Со мной полетите вы с рацией, а сержант Кирмас прилетит вторым рейсом Главное сейчас – как можно скорее установить связь, а ремонт может подождать, – сказал Николай Николаевич.

Павел и я были огорчены, но подчинились решению старшего. Человек в комбинезоне помог раскрутить пропеллер. Самолет разбежался по полю и набрал высоту.

Под крылом самолета показались сигнальные костры в виде равностороннего треугольника. Николай Николаевич вылез на крыло, оттолкнулся и полетел вниз. Я прыгнул за ним. Уже в воздухе я видел, как раскрылся его парашют, как его подхватил ветер и понес куда-то в сторону. Достигнув земли, Николай Николаевич ударился о лед, проломил его и скрылся под водой. Приземлившись, я быстро отстегнул парашют, снял с себя рацию и бросился на выручку старшего. Но, пробежав метров десять, тоже провалился под лед. Нас вытащили из воды партизаны. Мы понимали: чтобы не замерзнуть, надо двигаться. Но на ветру наша одежда обледенела и двигаться мы не могли.

Нас положили на полотнища парашюта и волоком потащили в лес. Там в жарко натопленной лесной сторожке нас раздели, закутали в тулупы, а одежду развесили над печкой сушиться. К утру наша одежда была сухой. Мы оделись, закутались в тулупы и на санях отправились в лес, в отряд. Там я развернул рацию и восстановил утерянную связь. Николай Николаевич и командир отряда немедленно воспользовались ею. Партизанские радисты оказались смышлеными парнями и быстро освоили новую рацию. Я занялся починкой партизанской рации. Работа не ладилась. Все валилось из рук. Болела голова, лоб был горячий. Я понял, что заболеваю, и отправился в медицинскую землянку. Там медсестра измерила мне температуру. Температура оказалась высокой, и меня оставили в землянке. Скоро в землянку принесли Николая Николаевича и положили на соседний топчан. Он жадно хватал воздух, раздувая ноздри, скоро забылся и заснул. Утром прилетел самолет с Кирмасом. Нас решили отправить на Большую землю, но Николай Николаевич отказался.

– Сержант выполнил свое задание, – сказал он про меня, – а я еще нет.

– Но у вас тяжелое состояние. Вам надо лечиться, – сказала сестра.

– Не беспокойтесь, сестричка. Меня еще и палкой не добьешь. Мой отец в проруби купался до старости.

– Так он же голый, а вы в одежде… – возразила сестра.

– Не уговаривайте, не полечу…

К вечеру Кирмас починил местную рацию, и мы вместе вылетели в Ессентуки. Там меня положили в госпиталь.

Николай Николаевич, к несчастью, переоценил свои силы. Через месяц он умер.

У меня нашли воспаление легких. Мои друзья часто навещали меня. Но последнее время шли учения, и меня навещал только наш сын полка, Сашка. Он был из Белоруссии. Мать и отца немцы расстреляли на его глазах. Когда он рассказывал об этом, то заикался. Мы старались отвлечь его от тяжелых воспоминаний, просили спеть нам какую-нибудь песню. Он хорошо пел. Мне в госпиталь он приносил ротные новости и смешные истории. Рассказывая их, он сам захлебывался от смеха. В этот раз он рассказал, что лейтенанта Семенушкина перевели в пехоту, потому что он трус.

– Как увидит самолет, говорит: «Мой гроб летит!» Его и перевели. А Боков, он пожрать любит, увидел у старшины иностранную коробку, подумал, что это конфеты и сожрал все сразу, а это слабительное. Он и наложил в штаны! – И Сашка хохотал так заразительно, что вся палата умирала от смеха.

Рассказав все новости, Сашка наклонялся к моему уху и шепотом сообщал:

– Сегодня придет твоя…

Меня навещает Ирина.

И верно – Ирина пришла.

Пожилая доктор сначала ее не пустила.

– Мы посторонних не пускаем. Кто вы ему?

– Никто, – призналась Ирина и густо покраснела.

Доктор умилилась ее смущением.

– Хорошо. Идите, раз никто.

Это мне потом рассказала нянечка.

Ирина, стесняясь, посидела у моей койки, расспросила меня о здоровье и ушла. Больные еще долго комментировали ее приход. А я был счастлив.

Любовь делает чудеса. Я быстро поправлялся, и меня выписали из госпиталя. Вечером капитан Невструев собрал нас и сообщил:

– Ребята, завтра отправляемся на фронт. Только в городе не должны знать об этом. Военная тайна!

В этот вечер я встретился с Ириной.

– Завтра вас отправляют на фронт? – тревожно спросила она.

Я чтил военную тайну.

– Что ты? Какой фронт?

– Весь город уже знает.

«Хороша военная тайна», – подумал я, но по-прежнему отрицал слухи.

Утром весь город провожал нас. Ирина тоже нас провожала.

Остатки наших разбитых армий уходили на восток. Из прифронтовых районов в тыл страны перемещались сотни предприятий, имущество колхозов и совхозов, гражданское население. Ситуация напоминала разгром нашей армии в начале войны. Страна теряла обширные территории, миллионы людей, огромные материальные ценности. Весна была отмечена генеральным отступлением.

Дело в том, что поражение германской армии под Москвой сорвало планы на молниеносную войну. А для длительной войны у немцев не хватало ресурсов, в частности бензина. Разгневанный Гитлер отстранил от командования своих видных генералов и сам возглавил вооруженные силы Германии. С помощью дезинформации ему удалось убедить наше командование, что весной 1942 года он нанесет удар на Центральном фронте, обойдет Москву с юга и, повернув на север, отрежет ее от Урала – нашего военно-промышленного комплекса. Такой план, если бы он осуществился, поставил бы нас в тяжелое положение. Но фактический замысел Гитлера был куда более коварен. Для того чтобы победить в этой войне, не обязательно было уничтожить живую силу противника, достаточно лишить армию нефти, бензина. Лишенные горючего самолеты не поднимутся в воздух, станут тягачи, везущие артиллерию, остановятся танки и автомашины, подвозящие боеприпасы, и страна, лишенная горючего, будет побеждена.