– Все, хватит, – Влад шутливо поднял руки, – сдаюсь. В следующий раз буду учить тебя в шахматы. Думаю, получится. – Он собрал фигурки в коробку и закрыл крышку. Помолчал немного, потом спросил другим, серьезным тоном: – Как тебе у нас, нравится?

Этот вопрос мне сегодня уже задавали, и я отвечала на него утвердительно. Но сейчас вдруг вспомнила злую и ехидную физиономию Светки, пустые русалочьи глаза Маринки, их слова про Анфису Петровну, и мне стало до жути тоскливо и одиноко. На глаза сами собой навернулись слезы.

Все-таки, несмотря ни на что, я была домашним ребенком, и казенная атмосфера действовала на меня угнетающе.

– Чего ты? – обеспокоенно произнес Влад. – Может, болит что?

Я отчаянно замотала головой.

– По родителям скучаешь, – догадался он. – Так ты не реви, в воскресенье родительский день, они приедут, навестят тебя.

– А можно? – поинтересовалась я сквозь слезы, имея в виду вовсе не мать, а Макаровну.

– Конечно, – Влад пожал плечами. – Тут ко многим приезжают. Марина Ивановна отпускает хоть на целый день.

– И к тебе приедут?

Он коротко вздохнул и покачал головой:

– Ко мне – нет.

– Почему? – с ходу ляпнула я и тут же пожалела о своих словах.

Лицо Влада стало неподвижным, будто каменным, глаза сузились, подбородок напрягся.

– Некому приезжать, – произнес он коротко и жестко. – Мама и папа погибли.

Я смотрела на него во все глаза, ошеломленная услышанным. Надо было, наверное, что-то сказать, но я не знала, что, и потому трусливо молчала. Тогда Влад заговорил сам, тихо, спокойно, практически без эмоций:

– Это было два года назад. Мы с дачи возвращались. Наша «Волга» столкнулась с «КамАЗом». Там водитель выпивший был, уснул за рулем. Родителей сразу убило, на месте. А меня на асфальт выбросило. Руки, ноги целы остались, а вот позвоночник… – Он задумчиво потрогал выглядывающий из-под воротника корсет. – …короче, перелом верхнего отдела. Полгода ходить не мог, потом потихоньку начал, сначала с палочкой, после так.

Я вспомнила, как резво он бежал за Светкой по «ручейковому» «коридору», и не поверила собственным ушам. Мне показалось странным, что Влад рассказывает обо всем с таким удивительным спокойствием. Мелькнула мысль: может, его родители были не такими уж хорошими, вроде моей матери.

И тут мой взгляд случайно упал на его руки: они сжимали коробку с шашками, давили на нее с такой силой, словно хотели проломить насквозь расчерченную на квадраты крышку.

Я поняла, что спокойствие Влада лишь внешнее, умело сыгранное, достигнутое невероятным напряжением воли. Мне стало стыдно за свои слезы, за то, что Влад пытается вести себя как взрослый, утешает меня, а я выставляюсь маленькой, беспомощной дурехой.

Я решительно шмыгнула носом и произнесла:

– Прости.

– За что? – не понял он.

– За глупые вопросы.

– Ты же не знала. – Влад расцепил руки и отодвинул от себя доску.

– Ты дружишь со Светкой? – вырвалось у меня неожиданно.

– Со Светкой? – Он глянул на меня с недоумением. – Да так. Можно сказать, дружу. А что?

– Ничего, – проговорила я тихо, сквозь зубы.

Влад усмехнулся.

– Понятно. Значит, не приняли они тебя. Так?

Меня точно прорвало. Я заговорила быстро, сбивчиво, проглатывая слова и с шумом втягивая в себя воздух:

– Она злая, твоя Светка, как собака. Как мать моя, понял? Такая же она! Вырастет, своего ребенка будет лупить стулом по спине!

– Тебя мать била стулом? – Влад внимательно заглянул мне в лицо, точно хотел проверить, на месте ли у меня рот, нос и глаза.

– И не только стулом, – почти выкрикнула я. – А Марина эта… она же сумасшедшая, у нее взгляд… ты видел, видел?

– Она не сумасшедшая, – тихо проговорил Влад, – а бывшая наркоманка.

– Как это?

– Так. Мать на игле сидела, еще до ее рождения. Та родилась приученная к наркоте, она у нее в крови плавала. Оттого и ходить не может. Ее потом забрали от матери, лечили в специальной больнице, да, видно, не до конца. Она уже здесь, в интернате, стала «колеса» глотать.

– Откуда в интернате «колеса»? – удивилась я.

– Светка приносит, – спокойно пояснил Влад. – У нее бабка в поселке неподалеку живет. Та будто бы навещать ее ходит, а сама водится со всякой шушерой. Ты права, Светка – злая. Но Маринку она любит как сестру, все для нее сделает. Анфиса ругается, отнимает таблетки, а они ее за это ненавидят.

…Я слушала Влада и постепенно прозревала. Вот, значит, почему Светка так относится к воспитательнице – та не дает ей пичкать Маринку наркотиками. Страшный человек Светка, и Анфиса это прекрасно знает. Оттого и нахмурилась, узнав, что я попала к ней в палату, обещала перевести оттуда при первой возможности…

– Эй, о чем задумалась? – Влад потеребил меня за плечо.

Я с трудом очнулась от своих мыслей.

– Да так, ни о чем.

Он улыбнулся.

– Чудная ты. Тебе есть надо побольше, поправляться.

– Анфиса Петровна тоже так сказала.

Влад кивнул одобрительно.

– Анфиса – тетка ничего, с понятием. Она таких, как ты, любит.

Я вспомнила сцену в кладовке и спросила:

– Ты не знаешь, кто такая Валюшка?

– Дочка ее. Она умерла, от рака, кажется.

Сердце у меня больно кольнуло.

– Когда?

– Давно. Анфиса еще в интернате не работала. Похоронила и пришла. Теперь вот с чужими нянчится. А тебе откуда известно про Валюшку-то? – Влад посмотрел на меня с удивлением.

– Анфиса сказала, будто я похожа на нее.

Он задумчиво качнул головой:

– Может быть. Она врать не будет.

8

Так началась моя новая жизнь. Я привыкла к ней на удивление быстро. Мне изготовили корсет. Носить его поначалу было тяжело, но потом я освоилась и даже время от времени переставала замечать на себе гипсовые латы. Марина Ивановна показала мне специальные упражнения, которые я должна была выполнять ежедневно, каждое утро, под присмотром Жанны или Анфисы Петровны.

Еще я ходила на массаж и ела поливитамины веселого ярко-оранжевого цвета в виде фигурок зверей.

В интернате мне нравилось день ото дня все больше. Я очень подружилась с Жанной, мы подолгу болтали с ней после завтрака, пока группы еще не выходили на прогулку. В какой-то мере молоденькая сестра-хозяйка заменила мне Макаровну – она так же, как и старуха, не делала скидок на мой возраст, общаясь на равных.

С Анфисой было несколько сложнее. Я отчего-то стеснялась ее, чувствовала себя скованно, несмотря на то что воспитательница неизменно говорила со мной ласковым и мягким голосом, поминутно интересовалась, как я себя чувствую, следила, чтобы в столовой я обязательно доедала до конца свою порцию, а то и подкладывала добавку.

Что-то стояло между нами – наверное,