это была несчастная умершая Валюшка, которую я напоминала Анфисе Петровне и на которую отчаянно не хотела быть похожей.

В тайном непринятии воспитательницы я невольно объединилась с соседками по палате. Те упорно и молчаливо бойкотировали Анфису: не отвечали на ее обращения, не выполняли указаний, после отбоя, который был в половине десятого, продолжали болтать почти в полный голос, а иногда и ходить.

Это в основном касалось Светки и Маринки. Третья обитательница нашей палаты, тихая востролицая Людка, не имела к Анфисе личной неприязни, но безропотно подчинялась девчонкам, заставляющим ее нарушать режим наравне с ними.

Она вызывала во мне смешанное чувство жалости и презрения: не имея Светкиного мужества хамить Анфисе в открытую, она вечно находилась между двух огней, пребывала в постоянном страхе. Ее мышиная мордочка с крошечными полузажмуренными глазками выражала скорбь и ужас. Единственным Людкиным занятием в свободное время было хрумканье семечек – видно, оно хоть ненамного успокаивало ее, как ревущего малыша соска.

В отличие от Людки, я не собиралась полностью прогибаться под Светку, стараясь не обижать воспитательницу явно, а просто держать дистанцию.

Светка, конечно, чувствовала мою скрытую упертость, и ей она не нравилась. Очень не нравилась! Как и моя крепнущая день ото дня дружба с Владом.

Второе, пожалуй, раздражало ее гораздо больше. Не знаю, почему Светка так бесилась. Стоило Владу появиться у нас в палате, на нее что-то находило. Она извергала на мою голову целые потоки грубых и язвительных ругательств, обзывала дурой, приютской крысой и другими столь же замечательными словами.

Влад и Маринка на пару пытались остановить ее, но заткнуть Светку было невозможно. Лицо ее в такие минуты пылало жарким румянцем, черные волосы в беспорядке падали на четко очерченный лоб, ноздри точеного носа хищно раздувались.

Она становилась необычайно красива, расхаживала по комнате взад-вперед, точно разъяренная тигрица по клетке, и говорила, говорила.

Однажды после ее ухода, оставшись наедине с Владом, я не выдержала и разревелась. Размазывая по щекам слезы, я приговаривала тонко и жалобно:

– Почему, ну почему она так меня ненавидит? Что я ей сделала?

Влад неловко топтался поодаль, не отвечая на мои отчаянные вопросы. Мне стало еще обидней и горше. Вот, значит, как – ему наплевать, что меня третируют, можно сказать, равняют с дерьмом! Кажется, он вообще считает в порядке вещей такое отношение к соседке по палате и однокашнице.

Я зарыдала пуще прежнего, уткнув мокрое лицо в ладони. Однако уши мои отлично улавливали все, что происходило в комнате. Я отчетливо различила несколько нерешительных осторожных шагов.

Влад подошел ко мне вплотную. Я даже чувствовала его дыхание на своей щеке. Затем на мое плечо легла его рука.

– Ну хватит уже, не плачь, – попросил он мягко. – Слышишь, не плачь!

В ответ я громко и жалобно всхлипнула.

– Это я виноват, – совсем тихо произнес Влад, – из-за меня все.

– Почему из-за тебя? – Я так удивилась, что разом перестала хлюпать, оторвала ладони от лица и уставилась на него.

Влад тут же уткнулся взглядом в свои ботинки.

– Почему? – повторила я нетерпеливо и дернула его за рукав.

– Ну, она… это… ревнует, – через силу выдавил он.

– Тебя?!

– Ну.

– Ко мне?!!

Влад ничего не ответил, но заметно покраснел.

Я не могла поверить в то, что он сказал. Как Светка может ревновать ко мне кого-то – с ее-то фигурой, роскошными волосами и матовой кожей, напоминающей подернутый пушком персик! По сравнению с ней я чувствовала себя облезлой кошкой.

В марте мне должно было исполниться одиннадцать, но я по-прежнему выглядела лет на восемь, максимум на девять. Светке недавно стукнуло двенадцать, грудь ее под свитерком приняла уже вполне заметные очертания, талия сузилась и постройнела. Она, не обращая никакого внимания на Анфису, давно красила глаза и губы, душилась какими-то дешевыми, но сладко и вкусно пахнущими духами.

Словом, Светка была настоящая девушка, а я ручка от швабры – так она меня любила называть.

Я решила, что Влад просто болтает, чтобы меня утешить. Разговор больше не продолжался. Мне даже показалось, Влад жалеет о том, что сказал, и старается сменить тему.

Я успокоилась, мы ушли по каким-то делам, и о Светке я вспомнила лишь вечером, когда вернулась в палату.

– Ну ты, жертва аборта, говори, где шлялась? – такими словами она встретила меня, как всегда, развалившись на своей постели.

Я молча пересекла комнату и села за стол, строго-настрого приказав себе не отвечать ни слова. Однако та не унималась:

– Эй, как тебя там, почему не расскажешь о себе? Откуда ты такая к нам пожаловала? Из бомжатника?

Этот вопрос Светка задавала мне впервые. За привычной издевкой я уловила тщательно скрытый интерес и любопытство. Она пыталась вызвать меня на открытый конфликт, ее злило мое молчание.

Внезапно и я ощутила прилив злости. Мне вдруг страстно захотелось сцепиться со Светкой, ухватить ее за волосы и не отпускать до тех пор, пока из ее темных восточных глаз не брызнут слезы боли и беспомощности.

Конечно, в подобной схватке я едва ли вышла бы победительницей, но в тот момент в моей голове не осталось никаких разумных и сдерживающих мыслей. Я буквально клокотала от ярости, готовая броситься на свою обидчицу тот час же.

Кажется, Светка почувствовала исходящую от меня угрозу. На губах ее возникла недобрая улыбка. Она торжествовала, что сумела наконец-то выбить меня из колеи.

– Так где тебя нашли? Под забором? – Светка одну за другой вытянула красивые, мускулистые ноги на столе, прямо перед моим носом.

Я рывком вскочила.

– Замолчи!

– Ой, как страшно! – весело захохотала та. – А если не замолчу – что тогда?

– Получишь по шее, – просто сказала я.

– Да что ты говоришь? – изумилась она. – Ну давай, попробуй. Давай, давай, смелее. – Светка спустила ноги со стола и встала напротив меня. Весь ее вид выражал высшую степень уверенности и нахальства.

– Девочки, перестаньте, – подала свой тихий голос Маринка. – Не надо, пожалуйста.

– Дай я проучу ее, – запальчиво возразила Светка, – чтобы в другой раз было неповадно.

– Не надо, Светочка, снова будут проблемы. И так уже Базариха на тебя зуб имеет. Выгонят, отправят в детдом.

– Ха, в детдом! – браво хмыкнула Светка, но пыл ее заметно поугас. – Чего мне в детдом, когда у меня жилплощадь имеется. Бабка дом на меня записала, скоро помрет, я в нем полная хозяйка буду.

– Да ты ж не одна там прописана, – рассудительно заметила Маринка, – вдруг мать явится, что тогда?

– Мать? – Светка беспечно усмехнулась. – Не явится. Она уже лет восемь как у хахалей своих проживает, те ее и