– Примите мои поздравления, мистер Прайс, – приветствовала она Камерона по-английски с едва заметным акцентом. – Мы были предупреждены о вашем появлении, однако я не думала, что вам удастся нас найти. За мной один доллар, Брэй.

– Ставлю еще один, что этот я никогда не увижу.

– Разыскать вас, миссис Скофилд, оказалось совсем нетрудно.

– Разумеется, всему виной явился почтовый ящик, – вмешался в разговор бывшая звезда оперативной работы. – Это наше слабое место, без которого, увы, никак не обойтись. Мы по-прежнему выходим в море, по-прежнему занимаемся перевозками: это дает возможность заработать несколько долларов и просто пообщаться с людьми… Знаете, мы вовсе не враги человеческого общества. Больше того, от общения с большинством людей мы получаем удовольствие.

– Ваш дом, сэр, расположенный в полном уединении, говорит об обратном.

– Если подходить поверхностно, полагаю, вы правы, но ведь очевидное порой может оказаться обманчивым, не так ли, молодой человек? Мы не отшельники, и такой образ жизни мы выбрали из сугубо практических соображений. Ваше появление здесь служит тому хорошим примером.

– Прошу прощения?

– Известно ли вам, мистер Прайс, – вмешалась Антония Скофилд, – сколько разного народа пыталось втянуть моего мужа обратно в его ремесло? Помимо Вашингтона, к Брэю обращались еще английские МИ-5 и МИ-6, французское Второе отделение, итальянская Секретная служба и вообще разведки всех стран – членов НАТО. Он постоянно отказывается, но эти люди упорно не желают «оставить его в покое», как выразились бы вы, американцы.

– Ваш муж считается блестящим специалистом…

– Я был, был таким… и то еще под вопросом! – воскликнул Скофилд. – Но мне больше нечего предложить. Господи Иисусе, я не у дел вот уже почти двадцать пять лет! За это время изменился весь мир, и у меня нет ни малейшего интереса разбираться в нем. Ну да, тебе удалось меня разыскать; если бы мы поменялись ролями, мне потребовалось бы ничуть не больше времени, чтобы разыскать тебя. Но ты поразишься, узнав, насколько эффективно такое незначительное препятствие, как островок, не нанесенный на большинство карт, и почтовый ящик с дурацким названием, останавливает любопытных. И хочешь узнать, почему?

– Да, хотелось бы.

– Да потому, что у них сотни других проблем, и они не желают возиться с трудностями. Гораздо проще доложить начальству, что установить мое местонахождение не удалось. Только подумайте о том, какие средства нужны для оплаты авиабилетов и командировочных; затраты стремительно разрастаются подобно снежному кому, и в конце концов те, кому я был нужен, опускают руки. Так значительно проще.

– Но вы только что признались, что вам сообщили о моем предстоящем приезде. Вы могли бы возвести дополнительные преграды, хотя бы просто на время не пользоваться почтовым ящиком. Однако вы этого не сделали. Не попытались защититься.

– Молодой человек, в проницательности тебе не откажешь.

– Мне странно слышать, как вы употребляете по отношению ко мне это выражение. Точно так же я обращался к лейтенанту береговой охраны на Сент-Томасе.

– Вероятно, он был вдвое моложе тебя, как и ты вдвое моложе меня. И что с того?

– Да, в общем-то, ничего, и все же, почему вы не предприняли такую попытку? Не постарались защитить свое уединение?

– Это решение было принято совместно, – ответил Скофилд, бросив взгляд на жену. – Сказать по правде, на нем настояла Антония. Нам хотелось посмотреть, хватит ли у тебя терпения, выдержки томиться в полном бездействии, перед тем как сделать шаг. Час превращается в день, день превращается в месяц; всем нам пришлось через это пройти. Ты с честью выдержал испытание; в прямом смысле слова спал на пляже. Потрясающая подготовка!

– Вы так и не ответили на мой вопрос, сэр.

– Да, я не попытался спрятаться от тебя, потому что знал, зачем ты меня ищешь. Только одна причина могла заставить меня вернуться из добровольного изгнания, и ты ее назвал. Матарезе.

– Расскажи ему, Брэй, расскажи все, что тебе известно, – заговорила Антония Скофилд. – Ты в долгу перед Талейниковым, мы оба обязаны Василию жизнью.

– Знаю, дорогая, но, может быть, нам сначала все же следует чего-нибудь выпить? Я готов остановиться и на вине, хотя мне бы хотелось бренди.

– Дорогой, если хочется, можешь выпить и того, и другого.

– Теперь ты понимаешь, почему я живу с ней уже столько лет? Женщину, которая называет тебя «дорогой» после четверти века совместной жизни, надо держать обеими руками.

– Нам придется вернуться в начало этого века, точнее, в конец предыдущего, – начал Скофилд, качаясь в плетеном кресле на огороженной веранде, освещенной свечами, которая была пристроена к уединенному домику на предположительно необитаемом острове, обозначенном на картах только как номер 26 во Внешней гряде. – Точных дат нет, поскольку архивы пропали или уничтожены, но можно предположить, что Гийом, барон Матарезе, родился около 1830 года. По корсиканским меркам семья была состоятельной; основным ее богатством была недвижимость. Земли и баронский титул были получены от Наполеона, хотя это остается под вопросом.

– Почему? – спросил Прайс. Переодевшись в шорты и футболку, он зачарованно слушал седовласого, седобородого бывшего сотрудника разведки, чьи глаза дерзко плясали за стеклами очков в стальной оправе. – Должны же быть документы о праве собственности, о наследстве.

– Как я уже говорил, все оригинальные документы были утеряны, поэтому пришлось составлять новые. Нашлись те, кто утверждал, что они поддельные, состряпанные по заказу того самого молодого Гийома, что Матарезе в глаза не видели ни одного Бонапарта, ни Третьего, ни Второго, и уж тем более Первого. Так или иначе, к тому времени, как появились эти сомнения, семейство уже стало настолько могущественным, что все вопросы отпали сами собой.

– И как оно добилось могущества?

– Гийом Матарезе был настоящим финансовым гением, ничуть не меньше, и, подобно большинству этих деятелей, он знал, когда и где среза́ть углы, оставаясь в рамках закона. К тому времени, как Гийому исполнилось тридцать лет, он уже стал самым богатым и самым влиятельным землевладельцем на Корсике. Его семейство в буквальном смысле распоряжалось всем островом, и французское правительство не могло ничего с этим поделать. Матарезе правили, руководствуясь собственными законами: они получали процент доходов от всех основных морских портов Корсики, подношения и взятки от производителей сельскохозяйственной продукции, которым приходилось использовать дороги острова. Считается, что Гийом Матарезе стал первым корсо – это корсиканский эквивалент «черной руки», мафии. В сравнении с ним «крестные отцы» мафии двадцатого столетия кажутся жалкими слизняками, шаловливыми детьми. Конечно, имели место и насилие, и жестокость, но масштабы этого были минимальные, зато эффективность – максимальная. Барон правил за счет страха перед наказанием, поэтому ему почти не приходилось карать провинившихся.