Перед отъездом Мелькорка дала сыну золотое кольцо, которое ей подарил отец по случаю появления первого зуба. Викинги и торговцы позволили рабыне сохранить кольцо, так как оно немало добавляло к ее цене.

— Я думаю, что он узнает его, — сказала она. Она также дала ему пояс и маленький нож — подарки от своей воспитательницы в Ирландии. Эти вещи ее хозяева тоже позволили ей оставить у себя, увидев, как много они для нее значат. Они не хотели, чтобы дорогая рабыня зачахла. Старуха должна была вспомнить эти вещи. Загадывая далеко вперед, она обучила Олава ирландскому языку.

Юноша вынул эти вещи из привешенного к поясу кошеля и показал королю и королеве. Гуннхильд повертела их в руках, вернула обратно и сказала:

— Нам с тобой нужно поговорить наедине. Возможно, я смогу дать один-два совета, которые помогут тебе в твоем поиске.

— Вполне возможно, — согласился Харальд Серая Шкура. — Матушка много знает и очень мудра.

«Он догадывается, что я имею в виду», — раздраженно подумала королева.

Это был прекрасный вечер. Гуннхильд покорила своим обаянием всех, и не в последнюю очередь нового гостя.

Когда он на следующий день явился к ней в дом, там все было приготовлено так же, как это делалось для Хрута и Хокона. Пожалуй, королева сделала кое-что даже с погодой, которая стала совсем пасмурной, с воющим ветром и проливным дождем — впрочем, на протяжении уже слишком многих лет в Норвегии не было по-настоящему хорошего лета. Дом казался вдвойне уютным, а пламя очага обдавало добрым теплом.

Они разговаривали долго; в комнате не было никого, кроме них двоих, он сидел рядом с королевой, а она собственноручно подливала ему вино, пока не увидела, что лицо юноши раскраснелось. Тогда она как бы невзначай спросила:

— Олав, что твой родственник Хрут говорил обо мне? Прошу тебя, скажи откровенно. Ничего не бойся.

— Мне просто нечего сказать, королева. Он лишь много раз хвалил тебя за все, что ты сделала для него.

Гуннхильд чувствовала, что это могла быть не вся правда. Однако Олав мог не часто видеться с Хрутом, а Хрут скорее всего никогда не станет распространяться о том дурном, что она ему сделала.

— Я хотела бы сделать для тебя столько же, Олав, — вкрадчиво пропела она, — а может быть, и больше.

Несмотря на хорошее воспитание, он вовсе не был застенчив. Его оказалось легко возбудить. Он был страстным любовником и быстро учился новому в этом деле.

Несколько недель прошли счастливо. На людях Олав развлекался, пил, разговаривал, веселился, обзаводился многочисленными друзьями. У него была и наложница, красивая свободнорожденная девка, охочая до любовных утех. Это помогло пресекать сплетни насчет того, что гость часто бывал в доме королевы.

Но по прошествии времени Олав заметно заскучал. Однажды он сидел с Ами на открытом воздухе на скамье, наслаждаясь солнечным светом, который столь редко озарял эту землю, пока он пребывал здесь. Тут же без дела толпилось еще немало народу. Гуннхильд увидела сидевших и направилась по каменным плитам, чтобы приветствовать их. Они же не сразу заметили ее. Подойдя поближе, она услышала, как Ами спросил у Олава, что его томит.

Тот вздохнул.

— Я должен отправиться в Западные земли. Нуждаюсь же я в твоей помощи, чтобы отправиться в свой путь как можно скорее.

— Очень скоро не получится, — ответил Ами. — Я не слышал ни об одном корабле, который сейчас направлялся бы туда. Подожди до следующего лета.

Гуннхильд вспомнила Хрута. Это была тоска, которую она могла помочь развеять, не причинив никому вреда. Тут мужчины увидели ее и поднялись на ноги.

— Вы теперь разговариваете не так, как прежде, — сказала она. — Впервые вижу я вас двоих спорящими.

Ами промолчал, смутившись, но Олав прямо заявил, что он очень хочет отправиться в путь, чтобы встретиться со своим дедом, королем Миркъяртаном. При этом он не только выполнит волю своей матери, но еще и надеется обрести славу и богатство.

Гуннхильд посмотрела в честные синие глаза, улыбнулась и ответила:

— Я полностью и достойно снаряжу ваш корабль для этого плавания.

Олав принялся на разные лады благодарить ее. С того дня к нему вновь вернулось веселье. И каждый раз, когда им удавалось остаться наедине, он отвечал королеве той благодарностью, которую она особенно ценила.

Благодаря доброжелательному отношению короля Харальда дела пошли быстро. Олав попросил команду из шестидесяти человек и получил ее. Гуннхильд поставила Ами кормчим и проследила, чтобы у отъезжающих было все, что могло потребоваться для морского плавания, боя или встречи со сколь угодно высокородными людьми.

В день отплытия Гуннхильд и Харальд сошли на берег, чтобы проводить Олава.

— Мы желаем тебе удачи вдобавок к своей дружбе, которую уже показали тебе, — сказал король. — И делаем это с открытой душой, ибо ни разу еще не прибывал к нам из Исландии человек, коему могли бы мы до такой степени доверять. — Ему и на самом деле понравился этот молодой человек, и он был счастлив видеть, что мать снова расцвела. — Между прочим, сколько тебе лет? — спросил он.

— Восемнадцать, король, — ответил Олав.

Харальд Серая Шкура рассмеялся.

— Удивительно! Ты только-только вышел из возраста детства. Приглашаю тебя снова посетить нас, когда ты направишься назад.

— И возьми с собой наши наилучшие пожелания, — добавила Гуннхильд.

После продолжительных благодарностей путешественники взошли на корабль. Швартовы шлепнулись в воду, весла сделали первый взмах и понесли длинный корабль вниз по фьорду к морю. Гуннхильд и Харальд глядели ему вслед, пока судно не скрылось из виду.

Облака висели над самой водой, игравшей мелкими серо-стальными волнами. Дул пронизывавший ветер. Гуннхильд решила, что сделает все возможное, чтобы благословить это плавание.

Кроме опасений за Олава — а они были невеликими — и она не чувствовала никакой печали. Ее плотская жажда получила временное утоление. Больше того, ее тело болело и требовало отдыха. Да, когда-то она была молода…

Самое же главное заключалось в том, что она снова хотела думать и управлять событиями. Теперь было не время лениться.

Когда она шла домой, ветер норовил ударить ее в лицо. Хотя лето еще далеко не закончилось, в его порывах уже ощущался зимний холод. Это предвещало еще более скудный будущий год. Харальд Серая Шкура все еще мог пустить пыль в глаза, поддерживая свою честь перед такими гостями, как Олав Павлин. Но продовольствие для его дома со всеми домочадцами, слугами и прочими обходилось все дороже, а подвластные ему земли подчас уже испытывали настоящий голод. Братья короля жили еще хуже.

Гуннхильд должна была собрать их вместе и объяснить, что нужно делать. Бонды роптали, и тому имелась причина. В Норвегии было слишком много королей.