Вопрос стал для Франклина более личным, когда британский военный трибунал оправдал находившегося под обвинением британского солдата на том основании, что тот просто выполнял приказ. Это заставило возмущенных американцев потребовать ареста человека, отдавшего такие приказы, — Уильяма Франклина. В результате в августе 1782 года, через двадцать лет после прибытия в Америку в качестве губернатора Нью-Джерси, Уильям предусмотрительно отбыл в Лондон, куда приплыл в конце сентября, как раз тогда, когда начинался заключительный раунд переговоров о мире, которые вел его отец с Освальдом.

Воган влез не в свои дела и еще больше осложнил ситуацию просьбами к Шелберну позаботиться об Уильяме. Он информировал премьер-министра, что Темпл Франклин во время встречи с ним в Пасси «выразил робкую надежду увидеть что-нибудь, сделанное для отца», а сам Воган добавил к этому личное (ошибочное) мнение, будто содействие Уильяму Франклину окажет «своевременное влияние» на расположенность Бенджамина Франклина к Британии. В результате Шелберн встретился с Уильямом и пообещал сделать все возможное, чтобы помочь ему и другим лоялистам. Франклин испытал досаду, узнав об этом, и особенно разгневался, когда обнаружил, что неудачное вмешательство Вогана осуществлялось от имени молодого Темпла, который действовал в интересах отца, ничего не сказав об этом деду[528].

Франклин выразил свои чувства, как часто делал, в короткой притче. Жил-был, писал он, огромный лев, царь лесов, среди подданных которого была «стая верных собак». Но царь-лев «под влиянием дурных советников» решил начать против них войну. Немногие из этих собак, особенно нечистопородные, помесь волка и лисы, соблазнились царскими обещаниями щедрых наград, покинули честных собак и присоединились к их врагам. Когда собаки отстояли свободу, волки и лисы из царского окружения стали требовать компенсации для тех полукровок, которые остались верны царю. Но тут выступил конь, «демонстрируя смелость и свободолюбие, черты его натуры», и заявил, что любые вознаграждения для братоубийц несправедливы и лишь приведут к новым войнам. «У царского совета хватило здравомыслия, — заканчивал повествование Франклин, — отвергнуть это требование»[529].

В заключительные дни переговоров Франклин стал еще ожесточеннее выступать против любых компенсаций лоялистам, даже несмотря на то, что Джей и Адамс проявляли определенную готовность к компромиссу по этому вопросу. Раньше Адамс обвинял Франклина в ненадежности из-за его предполагаемых симпатий к сыну-лоялисту. Теперь же он был сбит с толку тем, что Франклин стал проявлять воинственность в противоположном направлении. «Доктор Франклин прочно настроен против тори, — отмечал Адамс в дневнике, — он занимает в этом вопросе более решительную позицию, чем мистер Джей или я».

Учитывая влияние эмигрантов-лоялистов, проживавших в Британии, Шелберн понимал, что его правительство может пасть, если он ничего не сделает для удовлетворения их претензий. Делегаты прилагали усилия до последнего дня, но Франклин угрожал торпедировать все соглашения из-за одного этого пункта. Он достал из кармана документ, воскрешавший его собственное требование, что Британия, если она хочет выплаты компенсаций лоялистам за утраченное имущество, должна заплатить за все разрушенные американские города, разграбленное имущество, захваченные грузы, сожженные деревни и даже за его украденную библиотеку в Филадельфии. Британцы вынужденно смягчили свои требования. Выслушав обличительную речь Франклина, они удалились в соседнюю комнату, посовещались и вернулись с заявлением, что готовы довольствоваться обещанием Конгресса «настоятельно рекомендовать» каждому штату провести реституцию, которую он сочтет подходящей для возвращения лоялистам конфискованного имущества. Американцы знали, что штаты мало что станут делать в этом направлении, и потому согласились, но Франклин по-прежнему настаивал на одном исключении, нацеленном на Уильяма: рекомендация не должна применяться к лоялистам, которые «поднимали оружие против вышеупомянутых Соединенных Штатов».

На следующее утро, 30 ноября 1782 года, специальные представители Америки вместе с секретарем делегации Темплом Франклином встретились с британской делегацией в номере Освальда в «Гранд Отель Мусковит» для подписания предварительного соглашения, которое, по сути, положило конец революционной войне. Что касается обязательств, возлагавшихся на Францию, то договор не становился юридически обязывающим до тех пор, «пока условия мира не будут согласованы между Великобританией и Францией». Для этого потребовалось еще девять месяцев. Но договор имел немедленное и необратимое значение, суть которого содержалась в его первой строке, провозглашавшей Соединенные Штаты «свободными, суверенными и независимыми».

В тот день американская делегация в полном составе отправилась в Пасси, где Франклин дал торжественный обед. Даже Джон Адамс подобрел, по крайней мере на какое-то время. Он признался своему другу Мэтью Ридли, что Франклин «вел себя правильно и благородно»[530].

Франклину выпала трудная обязанность объяснить Вержену, почему американцы нарушили обязательства перед Францией и инструкции Конгресса, заключив договор без консультаций с ним. После отправки Вержену копии подписанного соглашения, которое, как он подчеркнул, было временным, Франклин на следующей неделе нанес ему визит в Версале. Французский министр холодно, но вежливо отметил, что «такое внезапное подписание статей» не было «приятным [французскому] королю» и что американцы «не особенно вежливы». Тем не менее Вержен признал, что сами американцы действовали правильно, и отметил, что «наша беседа была дружественной».

Только когда Франклин обратился с дерзкой просьбой о предоставлении Францией еще одного кредита и сообщил о передаче мирного соглашения Конгрессу, Вержен воспользовался возможностью выразить официальный протест. С его стороны, указывал он Франклину, неуместно «давать Америке надежду на мир, даже не удосужившись узнать о состоянии переговоров, которые ведем мы». Америка взяла на себя обязательство не рассматривать вопрос о ратификации любого мирного договора до тех пор, пока Франция не придет к соглашению с Британией. «Вы всегда достойно исполняли свои обязанности, — продолжал Вержен. — Я настоятельно прошу вас подумать, как вы собираетесь выполнять обязательства перед королем»[531].

Ответ Франклина, названный «дипломатическим шедевром» и «одним из самых знаменитых дипломатических писем», объединял несколько исполненных достоинства выражений раскаяния с апелляциями к национальным интересам Франции. «Ничто в предварительном договоре не было направлено против интересов Франции, — заявлял он, впрочем, не вполне корректно, — и никакого мира не будет между нами и Англией до тех пор, пока вы не заключите с ней свой мир». Используя французское слово, которое приблизительно переводится как «благопристойность», Франклин попытался минимизировать значение проступка американской делегации.