Манифест был составлен при помощи начальника Царскосельского дворцового управления князя М. С. Путятина. Павел Александрович попросил его отвезти текст манифеста в Александровский дворец. Путятин поехал во дворец и передал текст генералу Гротену. Гротен отправился к императрице и просил её подписать этот текст в отсутствии императора Николая II. «Несмотря на мольбы Гротена, — писала княгиня О. В. Палей, — который, говорят, даже стал перед ней на колени, Государыня отказалась дать подпись»[1156].

Баронесса С. К. Буксгевден вспоминала, что императрица ей сказала, что «хотя она лично и убеждена в необходимости уступок, тем не менее, считает, что подписать сейчас эту бумагу означало бы «поступить вопреки своим собственным убеждениям. Яне правитель, — отметила императрица, — и не имею никаких прав брать на себя инициативу в отсутствии императора. К тому же подобная бумага может оказаться не только незаконной, но и бесполезной»[1157].

То, что понимала и чего не могла себе позволить императрица всероссийская, не понимали и охотно позволяли себе великие князья. Ни Павел Александрович, ни Кирилл Владимирович, ни Дмитрий Константинович не понимали, что как только они, пусть и из-за благих намерений, стали узурпировать самодержавные прерогативы императора, после того, как вступили на путь соглашательства с одним из руководителей мятежа Родзянко, стали участвовать в его сомнительных проектах, то они обрекли себя стать орудием в руках врагов царя и монархии.

При этом нельзя не поразиться прозорливости императрицы Александры Феодоровны. «Великокняжеский манифест» действительно был «незаконной и бесполезной бумагой», немедленно забытой за ненадобностью в конце того же дня 1-го марта, когда политическая конъюнктура стала меняться. «Любопытная бумаженция», — только и сказал П. Н. Милюков, пробежав глазами текст планируемого манифеста.

Уже вечером 1-го марта великий князь Павел Александрович узнал, что планы Родзянко изменились и что больше манифест об «Ответственном министерстве» и конституции не нужен, так как императора Николая II планируют лишить престола. На следующий день 2-го марта встревоженный Павел Александрович пишет письмо великому князю Кириллу Владимировичу: «2-го марта 1917 г. Дорогой Кирилл. Ты знаешь, что я через Н. И. [присяжный поверенный Николай Иванов — П. М.] всё время в контакте с Государственной Думой. Вчера вечером мне ужасно не понравилось новое течение, желающее назначить Мишу регентом. Это недопустимо, и возможно, что это только интриги Ерасовой. Может быть это только сплетни, но мы должны быть начеку и всячески всеми способами сохранить Ники престол. Если Ники подпишет Манифест, нами утверждённый, о конституции, то ведь этим исчерпываются все требования народа и временного правительства. Переговори с Родзянко и покажи ему это письмо»[1158].

В тот же день 2-го марта великий князь Павел Александрович написал письмо Родзянко: «Глубокоуважаемый Михаил Владимирович! Как единственно остававшийся в живых сын Царя-Освободителя, обращаюсь к вам с мольбой сделать всё от вас зависящее, дабы сохранить конституционный престол Государю. Знаю, что вы ему горячо преданы и что ваш поступок проникнут глубоким патриотизмом и любовью к родине. […] Эта мысль о полном устранении Государя меня очень гнетёт. При конституционном правлении и правильном снабжении армии, Государь несомненно поведёт войска к победе. […] Да поможет нам Господь и да спасёт Он нашего дорогого Царя и нашу Родину. Искренне уважающий и преданный великий князь Павел Александрович»[1159].

На письмо великого князя Павла Александровича Родзянко не ответил.

Эти письма выявляют всю политическую наивность великого князя Павла Александровича, полное непонимание им происходящего момента, его доверие и готовность к сотрудничеству с мятежным временным правительством. Но одновременно это письмо также свидетельствует о том, что Павел Александрович не только не желал свержения Государя, но наоборот думал, что он действует в его интересах.

По всей вероятности, но с большой осторожностью, то же самое можно сказать и о великом князе Кирилле Владимировиче. В своём ответе Павлу Александровичу он писал: «Дорогой дядя Павел! Относительно вопроса, который тебя беспокоит, до меня дошли одни лишь слухи. Я совершенно с тобой согласен, но Миша, несмотря на мои настойчивые просьбы работать ясно и единомысленно с нашим семейством, — он прячется и только сообщается секретно с Родзянкой. Я был все эти тяжелые дни один, чтобы нести всю ответственность перед Ники и родиной, спасая положение, признавая новое правительство. Обнимаю. Кирилл».

Скандально известный приход Кирилла Владимировича в Государственную Думу в 16 часов 1-го марта был вызван теми же самыми соображениями, по которым Павел Александрович находился в тесных контактах с Родзянко. Кстати, Павел Александрович тоже собирался приехать в Думу, но не смог, так как он жил в Царском Селе. «Ясам бы приехал к вам, — писал он Родзянко, — номой городской мотор реквизировали, а силы не позволяют идти к вам пешком»[1160].

Безусловно, Кирилл Владимирович воспринимал ВКГД, особенно после его заверений в «незыблемости монархического начала в России», как единственный оплот хоть какого-то порядка. Кирилл Владимирович спешил в Таврический дворец, надеясь использовать думский Комитет как силу, способную отстоять монархический строй. Другое дело, что Родзянко и его соратники были злейшими врагами императора Николая II и уже в силу этого являлись врагами законной легитимной русской монархии. Выстраивать с ними какие-либо взаимоотношения, вступать с ними в какой-либо контакт означало действовать против законного Государя. Но в весьма сложной и трагической ситуации марта 1917 года великие князья не смогли этого осознать.

Утверждения о том, что Кирилл Владимирович явился в Думу с красным бантом на груди, о том, что он поднял над своим дворцом, находившемся на ул. Глинки дом 13, красный флаг — являются не более чем легендами.

Эти легенды возведены в догмы обвинителями великого князя Кирилла Владимировича, которые почему-то не задумываются об источниках этих легенд. Между тем этими источниками являются либо такие «достоверные» свидетели, как М. В. Родзянко, Морис Палеолог, А. Ф. Керенский, В. А. Половцов, либо люди, которых 1-го марта 1917 года в Петрограде не было: генерал В. Н. Воейков, генерал барон П. Н. Врангель, генерал Н. Н. Головин. Совершенно ясно, что Кириллу Владимировичу незачем было надевать красный бант себе на грудь, кстати, при этом все сторонники этой легенды не забывают упомянуть, что одновременно на нём были погоны с царскими вензелями (вещь, конечно, с красным бантом несовместимая и в революционном Петрограде весьма опасная).

В связи с этим возникает закономерное недоумение. Почему действия великого князя Кирилла Владимировича, происшедшие на завершающем этапе переворота и 1-го марта не могущие оказать никакого решающего влияния на его исход, являются предметом особых обвинений?