Я ведь не комнату, угол снимаю. Комната — не по карману… Но его сейчас нет, уехал в отпуск на две недели… Садись, что ж ты стоишь? Как это ты догадался прийти?

— Беда привела.

— Какая беда? Что случилось?

Яша слушал, то и дело без нужды протирал стекла очков и внимательно поглядывал на Алексея.

— Вот такие невеселые дела, — заключил свой рассказ Алексей. — С чего начал, тем и кончил — хоть опять в беспризорники иди…

— Да, — покивал Яша. — Подожди, ты есть хочешь?

— Как зверь!

— Только, знаешь, у меня, кроме хлеба и помидоров, ничего нет, — застеснялся Яша. — Можно бы чай… Только позже, когда хозяйка плиту затопит…

— Пес с ним, с чаем!

Алексей набросился на еду. Яша отковыривал корочки и лениво, задумчиво жевал.

— Вот, все срубал! — сказал Алексей, покончив с последним помидором. — Постой, это же я у тебя все съел? Деньги у тебя есть? А то ведь у меня — вот, тридцать пять копеек…

— Не дури! — улыбнулся Яша. — Что ж ты думаешь дальше делать?

— Буду добиваться, чтобы восстановили. Только не знаю как… Вот пришел к тебе. Ты же у нас академик, посоветуй.

— В детстве легко быть академиком… — Яша катал хлебный шарик, сосредоточенно разглядывал его и молчал, потом швырнул за окно. — Уезжай. Оформляй увольнение и уезжай. В другой город, на другой завод. Хотя бы в Ростов. Ты ведь оттуда родом? Специальность у тебя хорошая, отлично устроишься… А здесь? Здесь при каждом удобном и неудобном случае будут тыкать пальцем — он такой и сякой. Так всю жизнь и будешь тащить этот хвост за собой…

Это была мысль. Мировая мысль! В Ростове ведь Наташа, он сможет ее видеть чуть ли не каждый день. Да просто каждый! И устроиться можно. Там один «Сельмаш» чего стоит. Заводище — дай бог! И другие есть… Не на тот, так на другой. Дадут место в общежитии. Что там, хуже, чем здесь?..

— Нет, — угрюмо насупясь, сказал Алексей. — Никуда я не поеду. Я что, для себя выгоды искал? Я правды добивался. А так что же получится: ничего не добился и — в кусты? Они же только этого и хотят. Выходит, сыграть им на руку? Нет, Яша, по-моему, так нельзя. Если один раз испугаться, будешь дрожать всю жизнь…

— Угу… «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой!» — продекламировал Яша.

— Ты стихи начал писать?

— Это не я, Гёте… В стихах легче. Особенно если ты вельможа, как Гёте, и борешься только в стихах…

— Ну, я про стихи не знаю, я про жизнь говорю. Про мою, про твою…

Алексей вдруг покраснел и порадовался, что сидит не на свету, а Яша близорук. Какая он все-таки свинья! Все про себя, про себя, а у Яши даже не спросил ничего…

— Ты-то как живешь?

— Что я? Работаю, взяли теперь в штат. Пишу карточки, составляю систематический каталог.

— А в институт?

— Меня ведь не приняли.

— Почему?

— Я тоже приставал ко всем с этим вопросом. — Яша отмахнулся. — Слушай, Алеша, из общежития тебя, конечно, вытурят, а жить где-то надо… Хочешь, я поговорю с хозяйкой? Тетка она прижимистая, но, может, согласится. Койка же пока пустует! А в крайнем случае вдвоем будем спать на моей…

— Ей небось платить надо, а у меня — вот…

— Я пятого зарплату получу. Как-нибудь перебьемся… Главное — ее уговорить…

22

Людмила Сергеевна шла на работу с тяжелым сердцем. Как нехорошо получилось. Воскресенье, заспались, а он потихоньку убежал. Сбежал, конечно, от стыда. Еще бы не стыдно — такое устроить… А все-таки не следовало так выпускать. Накормить хотя бы… А потом задать ему перцу. Бесстыдник! Убежал, будто я его не найду. Узнаю, где общежитие, а то и на завод пойду. Пускай его там пропесочат как следует…

Галчата облепили ее с радостным визгом. Она смеялась, отвечала им, спрашивала сама… Уже другие галчата. Эти ровнее, спокойнее, столько горя не видели. Им легче, и с ними легче. А почему-то особенно дороги те, с которыми было трудно. Растут, растут ребятишки… Вон Слава какой уже стал, не сегодня-завтра выберут председателем детсовета. А Люся? Может, и в самом деле получится из нее хорошая пианистка…

Людмила Сергеевна занималась сегодняшним, а думала о прошлом. Вырастут и тоже уйдут, как те, старшие. Вот в этом и состоит ее жизнь: она берет их маленькими, растит, выводит в жизнь, а они уходят, не оглянувшись… Ну-ну, не жалуйся, не все так. Валерий только… Теперь его уже никто не называет Валетом. Важный стал. Секретарь в каком-то спортивном обществе или комитете. Плавает и произносит речи. Речи, как и прежде, — сапоги всмятку, но плавает, говорят, хорошо, даже какой-то рекорд поставил. Он еще мальчишкой плавал лучше всех… Мужичок? Тарас — молодец. Кончил техникум, работает агрономом. И не в конторе — в колхозе. Приехать никак не соберется, но хоть письма пишет… И Яша Брук заходит. Жалко мальчика, такой способный и должен заниматься бог знает чем… А лучше всех — Кира. Такая привязчивая, отзывчивая девочка. Вот уже взрослая — своя семья, ребенок, а нет-нет да и прибежит проведать… Вон она летит, легка на помине! Похудела, с лица как-то спала. Но глаза такие же, и рот по-девчоночьи приоткрыт, будто вот-вот рассмеется. А смеяться стала меньше, бедняжка, совсем почти не смеется…

Кира вбежала, как всегда запыхавшись, придерживая уголки косынки под подбородком.

— Ой здрасте Людмила Сергеевна я к вам на минуточку как вы тут живете я уже вас целую вечность не видела, — без передышки выпалила она и бросилась на стул.

— Короткая у тебя вечность, — улыбнулась Людмила Сергеевна, — меньше недели прошло. Ты-то как? Ребенка где оставила?

— Там соседка приглядит, сегодня же воскресенье, на работу не выходить. А мне нужно. Я ведь к вам по делу, Людмила Сергеевна… — Кира замялась и покраснела. — Мне просто стыдно, а что я могу сделать? У соседок уже всех перезанимала, больше нельзя, да и нет у них… А мой байбак ничего понимать не хочет, есть или нет — обед давай… Мне ненадолго, до получки только. Я уж теперь у него сразу отберу…

— А что, опять?

— Ну да! Теперь новую моду придумал… Я все ругалась: уж пьешь, так пей хоть дома, и меня и себя не позорь… Ну, он и его дружок, забулдыга, приходят теперь домой. Выпьют, а потом начинают друг друга уговаривать: «Нам бы еще по сто пятьдесят — нам бы цены не