В субботу, в полдень, в пабе с гамбургерами мы встречаемся с Эйвери и ее женихом. Сюда любил захаживать Джордж, потому что здесь его знали и сажали так, чтобы ему были видны сразу два телевизора. Я этот паб терпеть не могу; мне кажется, что сюда сбегают из дому несчастные мужья, пусть хоть на час – погрузиться с кружкой пива в атмосферу комфорта в обществе других таких же бедолаг.

Эйвери и ее жених Марк уже здесь. Когда мы входим, я вижу, как они нервно перебирают тянучки на кассе.

Эйвери маленького роста, с короткой стрижкой.

– Вы, наверное, Эйвери, – говорю я, подходя.

– Ух ты! – отвечает она. – Надо же, как вас много!

– Я Эшли, – говорит Эшли, протягивая руку.

– Нейт, – говорит Нейт, держась позади, только кивая.

– Рикардо.

Он пожимает руки Эйвери и Марку.

Я представляю Сая и Мадлен и предлагаю занять столик.

– Здесь хорошо, – говорит Эйвери. – Какое-то знакомое ощущение. Будто я уже здесь бывала.

– Обычная гамбургерная, – говорит Марк. – Они все на одно лицо.

– Эта мне нравится, – отвечает Эйвери.

Когда официантка принимает заказ, Эйвери просит сильно прожаренный, и Эшли замечает, что мама тоже их любила. Эйвери улыбается.

– Так как получилось, что вам понадобилась пересадка? Ничего, что спрашиваю? – интересуется Нейт. – В смысле, не надо отвечать. Если это слишком личное.

– Да ничего, – говорит Эйвери. – Это был врожденный синдром. Потом, когда я стала подростком, он усилился. Я не могла выходить летом, потому что нельзя было потеть, не могла заниматься спортом, все без соли, много диуретиков, лазикс, дигоксин, железо, витамины. Все время надо мной висела угроза внезапной смерти. Я уходила утром и не знала, вернусь ли домой. Тогда я и начала писать стихи, – рассказывает она. – Писала, чтобы справиться со стрессом. Даже написала про то, как сегодня сюда поеду.

Приносят заказанные напитки. Рикардо ломает лед, сдувая упаковку с соломинки в Марка.

– А когда делают пересадку, – спрашивает Нейт, – есть выбор, у кого можно взять? В смысле, то ли от этой женщины, то ли вон от того мужчины, то ли еще от кого?

Эйвери мотает головой.

– На органы есть очень длинный список ожидания. Ждешь, ждешь, ждешь, а потом доктора должны решить, подходит или не подходит. И забавно, что у женщин не очень хорошие результаты с мужскими сердцами.

– Где вы познакомились? – спрашивает Эшли, глядя на Марка.

– В приемной у кардиолога, – отвечает Марк. – Я туда бабушку привозил.

– Напомните мне, кем вы нам приходитесь? – интересуется Мадлен.

– Они нам не родня, – твердо отвечает Нейт.

– Так как оно там, в Огайо? – тороплюсь я исправить неловкость и думая, один ли я ее заметил.

– Хорошо, – говорит Эйвери. – Очень хорошо. Только сейчас поняла: я же впервые выехала за пределы штата с новым сердцем.

– Вам что-нибудь о ней рассказали? – спрашивает Нейт.

– Нет, – говорит она. – Все очень конфиденциально и всерьез. Есть люди, которые просто не хотят знать. Вы не хотели бы мне что-нибудь сказать?

Приносят гамбургеры.

– Моя мать была бы за вас рада. Она любила помогать людям. Была очень благородным человеком.

У Нейта голос чуть проседает от эмоций.

Когда Эйвери нужно выйти в туалет, Эшли уходит с ней. Потом она мне рассказывает, что Эйвери показала ей шрам – точно посередине тела, как застежка-молния.

Оставшись один, Марк нам рассказывает, как Эйвери должна быть благодарна нам за эту встречу.

– Ей трудно было после пересадки. Она в чем-то изменилась, стала другой, хотя не могу сказать, в чем именно. Были тяжелые сны, черные мысли.

– Большая хирургия, – замечаю я.

– Смерть хуже, – говорит он, и больше тут сказать нечего.

– Я правда хочу вас поблагодарить, – говорит Эйвери, вернувшись из туалета.

Она не садится снова за стол. Бывают такие трапезы, которые заканчиваются раньше, чем кто-нибудь успеет нормально поесть.

Сай заворачивает свой бургер и сует в карман куртки. Рикардо смотрит и следует его примеру, добавляя еще картошки фри. Когда мы выходим, Эшли спрашивает, не хотят ли Эйвери и Марк подъехать глянуть на дом. Нейт поражен.

– Конечно, – говорит Эйвери. – Просто на минутку.

Я еду впереди, Марк за мной, вверх по склону к дому. В зеркале заднего вида – глаза Нейта.

– Ты как, Нейт? – спрашиваю я.

– Никак, – отвечает он ровным голосом. – Совсем никак.

Я заезжаю на дорожку, останавливаюсь. Нейт выходит первым и устремляется в дом. Входная дверь остается распахнутой, как дыра, как рана.

Марк и Эйвери паркуются у тротуара, тем временем рвущаяся наружу Тесси останавливается у края травы и лает.

– Она не любит людей? – спрашивает Эйвери.

– Она очень дружелюбна, но черту переступить не может, – поясняет Мадлен.

– Черту? – спрашивает Марк, обходя машину к дверце Эйвери.

– Невидимая изгородь, – говорю я.

Эйвери выходит из машины. Она стоит, глядя на дом, но вдруг теряет равновесие, пошатывается, неуверенно опускается на переднее сиденье.

– Ой! Ой!

– Что такое? – спрашивает Марк.

– Тесси, – догадываюсь я. – Перестань лаять!

– Голова… – стонет Эйвери.

– Ударились головой? – спрашиваю я.

– Нет. Просто вдруг заболела.

– Часто у вас голова болит?

– Нет. – Ее как будто раздражают мои вопросы. – Это не как мигрень. Как будто меня что-то бьет по голове, сильно. Ой, нехорошо мне. Совсем нехорошо.

– Секунду, – просит Эшли и убегает за чем-то в дом.

– Это тот дом? – спрашивает Эйвери.

– Это дом, где они живут, – отвечает Марк.

– Тот, – говорю я, прекрасно понимая, о чем она спросила.

– Наверное, голова болит потому, что это здесь и случилось, – говорит Эйвери.

– Некоторая натяжка, – возражает Марк.

Я чувствую, как он отталкивает от себя мысль, что его невеста – не та, кем была прежде.

– Это вполне реально, – говорю я, стараясь приободрить их обоих. – Сердце Джейн знает…

Я им рассказываю о памяти клеток и повторяю историю одной девушки, которой пересадили сердце от десятилетней жертвы убийцы.

– Реципиентка пересаженного органа стала видеть ужасные кошмары, и в конце концов призвали полицию. Кошмары оказались точными и дали нити к раскрытию убийства.