Вспоминаю Джорджа с его проктитом в тюрьме и думаю, что же досталось ему на ужин в День благодарения в часе пути отсюда к северу. Думаю о Черил и ее семье. Думаю об Аманде, гадаю, в этой ли стране она сейчас, в этом ли мире. Думаю о родителях Хизер Райан, впервые проводящих этот праздник без нее, об Уолтере Пенни, вышедшем, наверное, на долгую пробежку перед ужином.

Будь здесь, говорю я себе, переводя дыхание. Будь здесь, будь здесь и сейчас.

И я снова делаю вдох – глубокий. Думаю о Лондисизве с его чаем, и хотя прошел не один месяц, меня тут же пробирает отрыжка и вспоминается вкус.

Я вижу, как беседуют за столом молодые и старые, передают тарелки с индейкой и начинкой, сладкими и вкусными, добавляют приправ. Рикардо передает мне клюквенный соус.

– Это мы с Эшли сделали, – говорит он гордо. – Лимоны выжжжжжали.

– Подливки много не бывает, – замечает Сай вслед циркулирующему судку с подливой.

Я смотрю на Нейта и Эшли и вспоминаю прошлый День благодарения, когда они сидели, свернувшись на стульях, как бескостные кучки, в руке у каждого электронный приборчик, глаза не отрываются от экрана, единственное, что двигалось, – большие пальцы рук. Вспоминаю, как смотрел на них с некоторым презрением, а они сидели неподвижно, не замечая, что мать их – рабыня в кухне, а отец разглагольствует перед гостями. А сейчас Нейт поворачивается к гостям и спрашивает:

– У всех все есть?

И Эшли спрашивает Лилиан:

– Еще что-нибудь?

В гостиной включен телевизор – идет фильм «Могучий Джо Янг», я прошу Нейта его выключить, и Нейт выключает. Я оцениваю ситуацию, мне нравится, что я могу действительно испытывать от этого удовольствие. На самом деле я даже ничего другого сейчас не могу испытывать, кроме благодушия – свободное парение доброй воли.

Это – День благодарения, и я не боюсь, что прилетит второй сапог. Я даже вообще без сапог сейчас. Заметно отчетливое отсутствие напряжения, беспокойства, которое иногда взрывается, выхлестывает или еще как-нибудь находит выход. Отмечаю отсутствие беспокойства и ощущение, что в прошлом отсутствие тревоги вызвало бы у меня панику, а сейчас я это просто замечаю и отпускаю – живу дальше.

Я смотрю на стол, думая обо всех, кого я знал в течение жизни, все «здравствуйте» и «до свидания» проходят сейчас через меня осенним ветерком. Я – пористый, несплошной.

– Молитву? – предлагает Сай.

Мы склоняем головы.

– Итадакимасу, – говорит Нейт по-японски. – Я смиренно принимаю.

– Отче наш, за день этот и за пищу эту благодарим мы Тебя, – подхватывает тетка Рикардо.

– Моя очередь! – восклицает Эшли еще до того, как тетка договаривает. – В общем, это как-то с бухты-барахты, – говорит она. – Но я этим летом прочла одну книгу и хочу ею с вами поделиться.

И она читает с распечатанной страницы:

Я думаю не о горе, а о том чудесном, что существует помимо него. Иди в поле, на волю, на солнце, иди на волю, пытайся найти счастье в себе, в Боге. Думай о том прекрасном, что творится в твоей душе и вокруг тебя, и будь счастлив.

– Очень мило, – говорит Сай. – Это был Уитмен? Лонгфелло?

– Анна Франк, – отвечает Эшли.

Сай ждет секунду, потом поднимает стакан.

– Ну, я хочу сказать вам спасибо. Всем вам. Это был отличный год и для меня, и для Мадлен, потому что мы вернулись в свой прежний дом. Понятия не имею, почему мы вообще отсюда уезжали. Урра!

Мадлен наклоняется и шепчет Саю громко:

– День благодарения – праздник американский, а не еврейский.

Лилиан перегибается и, показывая на Мадлен и Сая, спрашивает Джейсона:

– Это чьи?

– Не знаю, – пожимает плечами Джейсон.

– Я не знала, что родители у Клер – белые, – говорит Лилиан.

– Может, Клер у них приемная дочь, – высказывает предположение Джейсон.

– А где, кстати, Клер? – спрашивает Лилиан. – Я думала, что убили Джейн. Так и Клер что, тоже?

Мы едим, празднуем, набиваем животы, жадно поглощаем пищу. Тарелки передаются за второй и третьей порцией. Амброзия тети Кристины вызывает желание есть ее еще и еще, и после третьей порции Кристина мне говорит, что тайный ингредиент – жирный майонез. Я пропускаю четвертую порцию и накладываю себе индейку. Мы едим, пока не насыщаемся, и потом еще едим, пока не становится больно, пока из ушей не лезет, потому что такова американская традиция.

– Я сладкий картофель вообще не люблю, а две порции съела, – говорит Эшли, с трудом выталкиваясь из-за стола.

– Птица была идеальная, – хвалит Мадлен.

Мы делаем перерыв перед десертом. Дети дружно, командой убирают со стола.

Миссис Гао, Чинь Лан и ее мать настоятельно просят разрешения помочь. Миссис Гао приносит контейнеры для продуктов.

– Это мой вам подарок, – говорит она. – Мне они нравятся: они будто рыгают, когда их закрываешь.

Я так набил брюхо, что буквально не могу дойти дальше дивана в гостиной. Там я лежу, думая о Джордже, который ест сейчас прессованную грудку индейки, клюквенный мармелад, хранящий кольцеобразные следы от банки, комковатую подливку и глютеновый белый хлеб, и гадаю: есть ли в тюрьме тыквенный пирог? Если есть, то имеет ли он какой-нибудь вкус?

Дети вышли на улицу, играют в футбол на газоне с дядей Рикардо и Саем. Оттуда доносятся радостные крики, когда мяч переходит из рук в руки.

Слышен разговор о раннем снеге и ледяном дожде.

Прошло триста шестьдесят пять дней после предупреждения, триста шестьдесят пять дней после того, как Джейн прижалась ко мне в кухне, мои пальцы глубоко внутри птицы, и наш влажный, жирный поцелуй.

Целый год прошел, но все равно меня наполняет жаром мысль о Джейн. Чувствую, как у меня поднимается из-за этого.

Да будем мы прощены – это молитва, это заклинание.

Да будем мы прощены.