— Я летал в тысяча девятьсот тринадцатом году, — сказал паша с некоторой гордостью. — Это пыло интересно, хотя и не ботрясающе. Кое-кому из моих людей обыт не бонравился, но им бришлось его исбытать. Ха-ха! Может, вы, месье, сумеете бостроить маленький воздушный флот, если у вас пудут неопходимые средства?

Я остался озадачен, но молча кивнул. Я не мог придумать, что на это ответить. Но моя реакция, казалось, вполне удовлетворила его. Паша пообещал, что мы вернемся к этому разговору, как только доберемся до Тафуэлта.

Оставшуюся часть утра, когда склоны стали более крутыми и нам иногда приходилось двигаться цепочкой друг за другом, я пребывал в какой-то эйфории. Неужели Леонардо наконец нашел своего принца? Возможно, мне самой судьбой было предначертано начать триумфальное возвращение в респектабельный мир, вернуть утраченное уважение? Со временем я смогу поехать в Париж и наглядно продемонстрировать, что я был не каким-то второразрядным торговцем дутыми акциями, а честным изобретателем. Тами водил тесное знакомство с самыми влиятельными политиками Франции. Я думал, что в Марракеше смогу исполнить все данные обещания и затем, восстановив репутацию, отправиться в Италию, где, как я был теперь убежден, меня ждала великая судьба. Я ничего не сказал эль-Глауи об Италии, поскольку неприязнь к этой стране стала у него навязчивой идеей. Теперь меня переполнял оптимизм, я так увлекся мыслями о будущем, что не заметил, как мы поднялись на низкий холм, и очень удивился, когда перед нами предстал большой оазис Тафилальт. Это была огромная долина — или несколько мелких долин — примерно двенадцать миль в длину и девять в ширину, где пятна красных камней виднелись среди плодородных пастбищ, среди полей пшеницы и ячменя, среди всех оттенков зелени. Зелень сияла ярче, чем озера и реки в долине. Зеленый был Священным Цветом. Мы остановились, чтобы воздать ему почести.

Мы еще долго ехали по извилистой тропе, которая внезапно привела нас к воротам большого замка, построенного на розоватом горном склоне, — замка с разводным мостом, опускной решеткой и прочими атрибутами действующей средневековой крепости. Тафилальт был одним из главных фортов семьи Глауи и принадлежал, шепнул мне Фроменталь, племяннику Тами, которого все называли Стервятником. Хотя Тами считался главой семьи, Сай Хаммон был истинным правителем этой области Высокого Атласа; он владел половиной богатств южного Марокко, и Тами, презиравший родственника, терпел от него унижения и всеми силами старался сохранить с ним мир.

Мы въезжали в эту мрачную крепость на утомленных, спотыкавшихся лошадях. Когда я оглянулся и посмотрел в сводчатый проход, мне открылась панорама долины Тафилальта, и стало понятно, почему именно там построена большая крепость. Это место было ключом ко всей области; тайно проникнуть сюда не мог никто. Как только последние воины в цветных одеждах прошли по разводному мосту, его тут же подняли и закрепили на веревках. Внутри все пропахло навозом, во дворе было свалено старое тряпье, какое-то барахло и кучи отбросов, которые пытались сжечь темнокожие невольники.

Мы спешились и прошли в широкий, просторный зал; рабы Тами выбежали вперед, чтобы взять нашу верхнюю одежду, а дворецкий провел гостей по узким изогнутым лестницам в довольно прохладные покои. Мое окно выходило туда, где раскинулась, как мавры называли ее, хаммада — каменистая пустыня, откуда, очевидно, можно было ожидать нападения в любой момент. В комнате стояла богато украшенная кровать в провинциальном французском стиле, новенький туалетный столик из бамбука и стол, кажется, испанской работы. Окна были не застеклены, их закрывали тяжелые ставни и английские ситцевые занавески. Раб принес мне горячую воду и полную смену одежды. Она оказалась значительно лучше моего походного наряда. Скоро я вновь насладился такой роскошью, как мыло, и почувствовал прикосновение шелка к коже. Тем вечером наш пир отличался от предшествующего только наличием крыши над головой: в зале играл оркестр и упитанные леди довольно громко вопили, руководя хористами, а также хлопали в ладоши. Внутри было очень жарко, в воздухе смешивались запахи сгнившей древней кожи, горящего мусора и готовившегося мяса; от этого у меня началась сильная головная боль, которую я смог наконец вылечить, приняв столько морфия, что свалился в обморок. Обеспокоенный Фроменталь подхватил меня и отнес в комнату, заверив, что все мне очень сочувствуют. Они просто забыли, какие ужасные испытания я перенес в пустыне.

Утром, когда мы покинули угрюмую касбу и начали долгий спуск в прекрасную долину, лейтенант Фроменталь покачал головой и спросил, какой дурак способен по своей воле оставить этот рай.

— Думаю, человек может найти здесь покой, — сказал он. — Может, даже завести маленькую ферму…

— А я‑то думал, что вы собираетесь после выхода в отставку совершить большое путешествие в Тимбукту, — напомнил Отто Шмальц, который как раз присоединился к нам.

— Возможно, и это тоже. — Фроменталь нахмурился.

Он не хотел близко общаться с молодым немцем. Отец и брат француза были убиты у Ипра[642].

Мы некоторое время спускались молча, потом дорога расширилась и ехать стало гораздо легче. Нам больше не приходилось внимательно следить за каждым шагом. Скоро наша тропинка превратилась в грязный проселок, который тянулся между финиковыми пальмами и оливковыми деревьями. Я никогда, даже в Египте, не видел такого природного богатства. Здесь, как и раньше, берберские поселяне отрывались от работы и выходили из хижин, чтобы приветствовать нас песнями, когда мы проезжали мимо. Я как будто стал спутником путешествовавшего древнерусского боярина или принимал участие в рыцарском странствии по Франции двенадцатого столетия. Не вызывало сомнений, что эль-Глауи демонстрирует нам свое могущество. По словам Фроменталя, эти земли никоим образом нельзя было считать безопасными для французов, пока они оставались под крылом Стервятника.

К вечеру мы пересекли большую долину и достигли гор, где воспользовались гостеприимством местного сеида, который по случаю продал паше несколько темнокожих рабов, полученных им якобы по особой цене. Казалось, сеид совсем не обращал внимания ни на недовольного (но остававшегося дипломатичным) Фроменталя, ни на законы, запрещающие такое варварство. Я ждал, что эль-Глауи подойдет ко мне, чтобы продолжить нашу беседу. Но он был явно поглощен мыслями о Розе фон Бек.

На третий день путешествия мы вступили в настоящие запретные горы Высокого Атласа, где дороги превратились в крутые узкие тропы, огибающие склоны древних скал, и я должным образом оценил этот ландшафт, когда остановился и, оперевшись о большой выступ, осмотрел сверху широкие долины, тянущиеся среди пологих холмов, которые постепенно сменялись огромными серыми скалами. От увиденного у меня захватило дух! Долину за долиной во всех направлениях покрывали полевые цветы, казавшиеся бесконечным потоком драгоценностей. Яркие и разные, они пылали, отражая солнечный свет. Они пульсировали и бурлили, как океан радуг.

Я никогда в жизни не сталкивался с красотой, настолько совершенной и впечатляющей, внезапно сменившей немногочисленные зеленые оазисы и суровые скалы. Мне открылся образ иных небес, тайное место мира и красоты, где смерть делалась не чем иным, как чудесным обещанием, где было дано удивительное доказательство существования Бога. И когда Тами и его люди опустились на колени, чтобы помолиться, я неожиданно присоединился к ним, следуя той склонности к абсолютной религиозности, которую в пустыне испытывают все. Я восхвалил Бога и поблагодарил Его за все Его создания, особенно за те, что ярко отражали Его абсолютную щедрость. Чувства настолько переполняли меня, что я решился рискнуть — я восстановил силы, прибегнув к кокаину; я прислонился к боку своего игривого скакуна, пытаясь удержать трубочку, чтобы вдохнуть целительный порошок.