Приблизился, вытянулся, выкатывая грудь, наполняя ее сильным вздохом.

– Товарищ Президент, Первый Добровольческий полк имени Верховного Совета Российской Федерации построен…

Ветер с реки кинул на них обоих ворох огней, подхватил слова, погнал их вдоль набережной, к мосту, где струился поток машин, растворил в мерцаниях и гулах огромного города.

Руцкой шагнул. Весело, грозно, счастливыми глазами оглядел свое воинство. Благодарный, любящий, гордящийся им, не оставившим его в роковые часы и минуты.

– Здравствуйте, товарищи!..

И полк разноголосо, разрозненно, но истово отозвался:

– Здравия желаем, товарищ Президент!..

Эти слова скорее угадывались, чем различались среди солнечных дуновений речного ветра.

– По-о-олк!.. Напра-аво!.. Равнение на знамя!.. Правое плечо вперед!.. Ша-агом марш!..

Ударили медные тарелки. Слабым рокотом застучал одинокий барабан. Встрепенулось, поднялось выше, вытянулось на ветру красное знамя. Полк колыхнулся, пошел, не в ногу, сбивая шаг, выравниваясь на ходу, держа интервалы, выстраиваясь в маршевую колонну.

В этой колонне, огибавшей по периметру Дом Советов, были приднестровцы с оранжевыми нашивками за ранения, и «афганцы», простреленные крупнокалиберными пулеметами, и казаки, облазившие ущелья Абхазии, и пластуны, добывшие себе кресты в Сербии, и младшие научные сотрудники московских институтов, и рабочие московских строек, и студенты, и беженцы, и среди всех, замыкая строй, торопился, путался в черном подряснике белобородый улыбающийся человек.

Они шли вдоль реки, и огни, отрываясь от воды, прилетали к каждому из них, прижимались, прилипали к их лицам, спине, груди. Подхватывали, как на крыльях, и уносили. Полк среди этих серебристых огней таял, исчезал, возносился куда-то ввысь, покидая бренную, грешную землю.

Белосельцев смотрел на Руцкого. Тот прижимал руку к виску, провожал полк, и по его щекам, пышным усам текли слезы.

Вечером Белосельцев ждал разведчиков, чтобы вместе с ними исследовать подземные штольни, соединяющие Дом Советов с воздуховодами, метрополитеном, туннелями канализации и водоснабжения. Он решил покинуть Дом ночью, чтобы наутро приступить к выполнению задания. С наступлением темноты Дом превращался в огромную холодную глыбу, источенную норами, в которых ютились бессловесные существа, согбенные над свечными огарками. Они смотрели тоскующими глазами на близкий, недоступный город.

Белосельцев, экономя батарейки, пробирался в свой кабинет. Изредка включал фонарь, когда слышал приближение невидимого человека. Обозначал себя, мазал лучом встречную фигуру, узнавая какого-нибудь продрогшего депутата, или журналиста, или просто шатуна, без определенных занятий кочующего по этажам в надежде найти приют, услышать обнадеживающее слово. Когда встречный уходил, Белосельцев выключал фонарь и двигался в темноте, которая была наполнена едва заметным свечением. Так светятся старые, пропитанные фосфором кости, или гнилушки болот, или истлевающие, наполненные мерцанием смерти водоросли.

Он уже почти добрался к себе, когда дверь одного из кабинетов открылась и на Белосельцева надвинулось озаренное свечой лицо. В темной щетине, с заостренным носом, с большим глянцевитым лбом, переходящим в лысый череп. Белосельцев узнал Советника. Он собрался пройти мимо, но тот протянул свечу, преграждая путь желтоватой прозрачной сферой света, и спросил:

– Это правда, что на десятом этаже охрана захватила разведчика?

– Ничего не слышал, – ответил Белосельцев.

– Будто они хотят вывесить его за ноги из окна. Этого нельзя допустить. Репутация защитников Дома Советов должна быть безупречна.

– Она и так безупречна.

Советник поднял свечу, вглядываясь в Белосельцева. И тот, воспользовавшись этим, рассматривал его самого. С тех пор как они виделись в исследовательском центре и Советник, похожий на кудесника, веселый, очаровательный и загадочный, вращал хрустальную пирамиду, рождая сполохи спектров, – с тех пор он осунулся, глаза его блестели болезненно и тревожно, черная щетина казалась нарисованной сажей на бледном лице.

– Мы с вами знакомы? – спросил Советник, пытаясь вспомнить Белосельцева.

– Я к вам приходил. Пытался рассказать о заговоре, как он мне тогда открылся. Но мне не удалось рассказать.

– Помню! – обрадовался Советник. – Зайдите ко мне, мы продолжим наш разговор!

Белосельцев, сопровождаемый плывущей свечей и сгорбленным, в наброшенном пальто Советником, вошел в кабинет. Разместился на кресле у стола, на котором ворохом лежали бумаги и книги, карта Москвы, какие-то схемы и графики и стояла знакомая хрустальная призма с неподвижной, вмороженной радугой.

– Они перестали прислушиваться к моим рекомендациям, – Советник указал пальцем в пол, и продолжением его пальца служила линия, уходящая сквозь этажи к кабинетам Руцкого и Хасбулатова. – Они пригласили меня сюда, я согласился. Они хотели услышать мои рекомендации. Но потом в их окружении возобладали другие люди, и они перестали со мной встречаться. Но я все равно останусь здесь, что бы ни случилось. Буду предлагать им мои аналитические разработки на каждом этапе катастрофы.

– В чем ваши разработки? – спросил Белосельцев, зачарованный магической призмой, не в силах оторвать зрачки от сочного холодного спектра.

– Видите ли, есть принцип перепада социального давления!.. Нас отрезали от внешнего мира, герметически закупорили. Здесь, внутри, где нет телефонов, света, воды, где люди замерзают, болеют, сходят с ума от неизвестности, от зловещих слухов и панических надежд, – здесь возникает зона пониженного социального давления!.. По ту сторону оцепления накапливается возбуждение. Страсти накаляются, народ возмущается, хочет прорваться в Дом. Его начинают бить, отгонять, и там возникает зона повышенного социального давления!.. Затем, когда перепад достигает предела, оцепление внезапно снимают. Народ прорывается в Дом Советов, сливается с осажденными, происходит эмоциональный взрыв!.. Этот взрыв искусно направляется в нужную сторону. Например, в Кремль, где толпу встретят танками и пулеметами. Или на телеграф, где есть средства связи с регионами, но и там толпу ожидает расстрел. Или, скажем, в Останкино, где все эти дни идут ужасающие передачи, оскорбляющие народ, и тогда бойня произойдет в Останкине. А потом, через несколько часов, армию кинут на Дом Советов и подавят гнездо «красно-коричневых»!.. Вот картина, которую я рисую. Но они от нее отмахнулись!..

Белосельцев в словах Советника узнавал слышанное в особняке у Хозяина. Все то, что случилось и еще может случиться, развивается по изложенному Хозяином плану. Этот план был разгадан Советником. Но Руцкой с Хасбулатовым не верили прозрениям Советника, не верили схемам и графикам, подсвеченным магической линзой. Советник попал в опалу, был удален от центров влияния. Страдал от невозможности влиять и советовать. И он открывал случайному человеку свои тревоги и страхи.