...ни одна другая вновь созданная организация и близко не подошла к этому". Фирма выступала инициатором выпусков, но, как правило, не принимала участия в выпусках других компаний. Правила SEC ограничивали размер андеррайтинговых пакетов по отношению к капиталу фирмы, поэтому синдикаты становились огромными. При телефонных эмиссиях Morgan Stanley мог объединить до ста андеррайтеров и пятьсот-шестьсот дистрибьюторов. Его полномочия по исключению фирм из эмиссии вызывали опасения. Постепенно большая часть клиентуры J. P. Morgan, которую с любовью называли "франшизой", перешла к новой фирме. К концу 1930-х гг. к работе с ценными бумагами пришли New York Central, AT&T, General Motors, Johns-Manville, Du Pont, U.S. Steel, Standard Oil of New Jersey, а также правительства Аргентины и Канады. Morgan Stanley был силен в тех же областях, что и объединенный банк до Глэсса-Стиголла: коммунальные услуги, телефонные компании, железные дороги, тяжелая промышленность, горнодобывающая отрасль и правительства иностранных государств.

Остальная часть Уолл-стрит предположила, что Morgan Stanley унаследовал мантию авторитета своего родителя. Чарльз Блит и его партнер Чарльз Митчелл стремились завязать отношения с новыми лидерами. "Наша главная задача - проникнуть к ним как можно ближе", - сказал Блит Митчеллу. Чтобы сблизиться с Morgan Stanley, он предложил открыть счет в J. P. Morgan and Company. "Правда, наш счет не будет очень важным, - сказал он Блайту, - но он покажет, что наши сердца находятся в правильном месте". Такова была вера в любую фирму, носящую имя Моргана.

Реформаторам "Нового курса" также было трудно поверить в то, что J. P. Morgan and Company не скрывается где-то в тени. То, что в Morgan Stanley работало так много бывших клиентов J.P. Morgan, порождало подозрения. Одним из влиятельных врагов, решительно отслеживавших завоевания Morgan Stanley, был министр внутренних дел Гарольд Л. Айкес. После создания фирмы он записал в своем дневнике: "Тем временем, воспользовавшись депрессией, люди Моргана расширили свое финансовое господство. Приказав прекратить андеррайтинг своего банка, они организовали отдельную компанию, которая занимается еще большим бизнесом, чем сам банк в этой сфере". Айкес и другие враги выжидали. Но вскоре они нанесут ответный мощный удар через Конгресс и суды.

Для партнеров J. P. Morgan, расположенных на соседней улице, внезапный бум на рынке ценных бумаг был горькой иронией, поскольку в конце 1930-х годов головная фирма спала. Почти весь банк был втиснут в здание 23 Wall, а некоторые разрозненные офисы располагались в соседнем здании 15 Broad Street. Обладая суммарными ресурсами в 430 млн. долл. США, J. P. Morgan and Company по-прежнему оставался крупнейшим частным банком в мире. Однако "Гласс-Стиголл" означал не только потерю бизнеса, денег и власти. Он лишил банк некой непередаваемой тайны, которая его окружала. После слушаний по делу Пекоры банк впервые опубликовал балансовый отчет. Теперь фирма должна была публиковать отчетность и сдавать ее на государственную экспертизу. Точно так же в Лондоне в 1936 году Монти Норман впервые обратился к Тедди Гренфеллу за балансом фирмы. Медленно, постепенно мир джентльменов-банкиров бюрократизировался, и финансисты, ошеломленные и моргающие, выходили на непривычный солнечный свет.

 

ГЛАВА 20. ВОЛШЕБНИК

 

Для Дома Морганов наступили сумерки дипломатической эпохи. Он уже не пользовался привилегированным доступом к Белому дому, как это было в двадцатые годы, а нес на себе особое клеймо. Эта новая отстраненность от Вашингтона стала наиболее очевидной, когда банк решал судьбу огромных немецких кредитов 1920-х годов - знаменитого кредита Доуза 1924 года и кредита Янга 1930 года. Хотя эти кредиты были предоставлены под квазигосударственной эгидой, Вашингтон теперь уклонялся от ответственности за их погашение и даже демонстрировал бесцеремонное безразличие. Новые дилеры не хотели ставить под угрозу торговлю и интересы безопасности, чтобы добиться погашения долга, а партнеры Моргана чувствовали себя обманутыми. Ведь еще со времен первого китайского консорциума они сотрудничали с правительством, предполагая, что получат официальную поддержку в переговорах с неплательщиками. Таково было условие "услуга за услугу". Теперь же Дом Моргана, выполняя поручения своих политических хозяев, почувствовал себя брошенным на произвол судьбы, поскольку в 1933 году Германия оказалась перед угрозой дефолта с приходом Гитлера на пост канцлера.

Чтобы проследить историю участия Моргана в выплате репараций Германии, полезно проследить одиссею доктора Хьялмара Шахта, который попеременно представлялся то другом, то врагом Дома Моргана. В 1930 году он ушел из Рейхсбанка в знак протеста против окончательных условий "плана Янга". После успеха нацистов на выборах 1932 г. он встал на сторону этой партии и убеждал коллег-банкиров из Дойче и Дрезднера оказать финансовую поддержку. Среди представителей промышленного класса Германии доктор Шахт придал легитимность гитлеровским головорезам. В начале 1933 г. в доме Германа Геринга он помог Гитлеру собрать у бизнесменов 3 млн. марок. Кульминацией встречи стало обещание Густава Круппа фон Болена и Хальбаха от имени богатых гостей оказать нацистам твердую поддержку. Шахт даже согласился на просьбу Гитлера поручить ему управление новым предвыборным фондом.

Гинденбург, уступив желанию Гитлера, восстановил Шахта в должности президента Рейхсбанка. После 1934 г. Шахт стал также министром экономики. В качестве финансового владыки Третьего рейха Шахт курировал общественные работы, в том числе строительство автобана, а его заслуги снискали ему репутацию злого волшебника нацистских финансов, банкира, способного творить финансовое волшебство для фюрера. По словам Уильяма Ширера, "ни один человек не нес такой ответственности, как Шахт, за экономическую подготовку Германии к войне, которую Гитлер спровоцировал в 1939 году". В одном из своих панегириков Гитлер заявил, что за три года Шахт добился большего, чем вся нацистская партия вместе взятая.

Будучи военным преступником в Нюрнберге, Шахт представлял себя как раннего противника Гитлера, осажденного человека, пытавшегося остановить безумный прогресс военной машины. Он никогда не вступал в нацистскую партию и утверждал, что выступал против преследования евреев. Но в Шахте было много юмора, он любил притворяться, что его чистые намерения подрывают недобросовестные немецкие политики. В своем двуличном стиле он говорил еврейским банкирам, что Гитлер - это временное зло, необходимое для восстановления порядка, и резко выступал против преследования евреев. (Он опасался, что такие преследования запятнают имидж Германии в зарубежных банковских кругах). Затем в частном порядке он хвастался Гитлеру, что заблокировал счета евреев в банках и направил деньги на перевооружение Германии. Поскольку в его самозащите была доля правды, его история сложнее, чем история его безоговорочно дьявольских соратников. По словам нюрнбергского прокурора Телфорда Тейлора, "этот самодовольный и жесткий человек был и остается самой загадочной и противоречивой личностью предвоенных лет".

Доктор Шахт был аномалией среди высокопоставленных немецких чиновников. Он оставался джентльменом-банкиром старой школы, придавая нацистским