Сказал шакал Арзафу: «Арзаф, господин мой, знаю я, что нет более непристойного качества, чем зависть, как учили мы: зависть, и страсть, и жажда почестей уводят человека из этого мира. И сказал царь Шломо, царство ему небесное: гноит кости зависть, и сказано в Гемаре: каждый, у кого зависть в сердце, кости его гниют. И должен каждый человек выбросить зависть из своего сердца и удовлетвориться тем, что есть у него, и радоваться, если хорошо ближнему его, ибо от Всевышнего все, и то, что хорошо для ближнего — пусть каждый и сделает… Но бывает хорошая зависть, это зависть к тем, кто делает добро, а ведь если продлевают человеку годы его жизни, этим дают ему возможность выполнять заповеди и делать добрые дела. Итак, пусть будет на то твоя воля, господин Арзаф, чтобы ты сделал со мной то, что сделал с лисой этой. А я клянусь тебе моими зубами, что не постою за платой и доставлю тебе мясо к субботе».

Взглянул на него Арзаф и убедился, что он молод, и хорош, и шкура его пышная и красивая. Сказал ему: «Ради тебя, и ради твоих добрых дел, и ради добра твоих отцов, праведных и чистых, готов я оказать тебе милость и доставить тебя в мир грядущий». Пошел Арзаф, и принес египетскую веревку, и связал лапы шакала, и взял нож, и зарезал его; сделал с ним то же самое, что и с лисой. Извлек его мясо, и выбросил его, и набил его шкуру сеном и соломой, и сделал ему большие стеклянные глаза.

Прошло несколько дней, а шакал не вернулся. Увидели его братья, что отец волнуется. Сказали они ему: «Отец, не волнуйся, разве ты не знаешь, что твой сын встал во главе общества по поиску грехов и конечно же занят он чужими грехами». Был отец шакала рад за сына, что тот стал главой общества по поиску грехов, но боялся за него в глубине души: не напали ли на него грешники и не причинили ли ему зло. Сказали ему сыновья: «Отец, не бойся грешников, не могут они сделать ему ничего, ведь грехи изматывают силы грешников и даже маленькая муха может сокрушить их. Сегодняшняя ночь — новолуние, этой ночью мы пойдем и пожелаем ему мира и благополучия».

Когда они вышли, почуяли запах мяса. Пошли они на запах, пока не пришли в Эйн-Рогель. В это время засияла луна, и глаза чучела наполнились светом. Стояли братья, пораженные, и говорили ему: «Брат наш, сын матери нашей, сын отца нашего, пожалуйста, скажи нам, откуда взял ты этот свет и чем заслужил ты, что глаза твои так светятся?» Услышал Арзаф их голоса. Подделал свой голос под голос шакала и сказал им: «Кто вы такие, смертные, семя несчастных шакалов? Сегодня вы здесь, а завтра — прах и черви, и вы пришли ко мне беспокоить меня речами? Разве вы не видите, что я живой всегда и на веки вечные? И мало этого, предстоит мне то, что поставят меня в музее; и все художники Иерусалима придут и будут меня рисовать; и мало этого, а еще напечатают свои рисунки в учебниках, и любой, кто захочет учиться, придет и будет смотреть на меня». Сказали они ему: «Брат наш, что за слова ты говоришь и что за рассказы рассказываешь? Пожалуйста, будь так добр, разъясни свои слова, ведь души наши тянутся к ним, и мы жаждем слушать». Ответил им Арзаф из-за спины шакала то, что ответил их брату.

Когда выслушали они его слова, стали они шептаться: «Ой, как же нам быть с нашим братом, он — вечно живой, и тогда мы не получим его наследства?» Вошла зависть в их сердца, и принялись шакалы укорять чучело: «Разве не братья мы, разве не плоть от плоти нашей — ты? Почему ты зазнаешься перед нами? Почему ты не открываешь нам тайну, как ты стал тем, чем стал?» Ответил им Арзаф из-за спины чучела: «Скажите мастеру, который сделал меня вечно живым, не согласится ли он сделать вам то, что сделал мне?» Появился Арзаф и встал перед ними. Приветствовали они его, и поклонились, и сказали ему: «Ты — тот самый Арзаф, что живет со всеми созданиями в мире! Мы не сдвинемся с места, пока ты не водворишь мир между нами и братом нашим. Но все то время, что мы подвержены смерти, а брат наш этот живет вечно, нет и не будет между нами мира. Поэтому мы просим тебя, сделай с нами то, что ты сделал с братом, чтобы были мы равны и здесь, и там. И если брат наш поклялся приносить тебе мясо к субботам и праздникам, тогда вот мы клянемся приносить тебе мясо в те девять дней каждый раз, когда ты заканчиваешь учить раздел Мишны»[123]. Пошел им навстречу Арзаф и исполнил их просьбу.

А когда закончила Лилит свой рассказ, то обратилась к нему со следующими словами: «Вставай, Балак, и слушай! Не притчу пересказала я и не выдумки выдумала. Но я спрошу тебя: что ты попросишь за мясо и что пожелаешь за шкуру? Может, камни мостовой, а может, посох гневный? А теперь закрой глаза, Балак, попробуй отдохнуть. А я ухожу и не увижу тебя в беде». Вспорхнула Лилит, и улетела, и покинула Балака.

3

Подогнул Балак под себя лапы, и закрыл глаза, и лежал, и размышлял о тех проблемах, которые мучают всех философов во всех поколениях: что мы такое и что такое наша жизнь? И стоят ли того все эти страдания, и мучения, и оскорбления, и беды, падающие на нашу голову, ради мгновения, ради сиюминутного наслаждения? В особенности — я, у которого даже крохи наслаждения нет, но зато есть бесконечные заботы, и на каждую заботу накладывается еще более тяжкая забота. Охватила его ипохондрия, и захотелось ему умереть. Но смерть такова, что она приходит, когда ее не приглашают, и не приходит, когда ее приглашают. От обилия этих мыслей обессилел мозг Балака, и он был близок к помешательству. Однако не последовал Балак в своих рассуждениях за философами, утверждающими, что причина потери рассудка в ипохондрии, а не от нечистой силы, но кое в чем он был согласен с ними, а именно: причина — ипохондрия, но бесы разбрасывают свой яд и порождают эту ипохондрию. И нет никакого сомнения, что ипохондрия эта, которая бурлит во всем его теле, исходит от бесов этих на мельнице, ведь известно, что природа не терпит пустоты, а поскольку мельница пуста и безлюдна, поселились в ней бесы. И он не знал, что причина — в знаке зодиака месяца мархешван, ведь в этот месяц власть ипохондрии усиливается. Объял Балака ужас, и он решил бежать отсюда.

Только решил он бежать, как ноги его отяжелели. И селезенка его вместо того, чтобы, как обычно, оттягивать на себя отходы, выбрасываемые печенью, перестала выполнять свои функции и не чистила кровь. Одолела его ипохондрия, и расплодились в нем всякие злые мысли, так что он переполнился ими и не был в силах подняться, и уж нечего говорить, чтобы бежать отсюда, хотя собаки опираются при ходьбе на кончики пальцев ног, а животные, опирающиеся на кончики пальцев ног, легки на подъем, и проворны, и удобно им отрывать ноги от земли, что нельзя сказать о тех, кто опирается на ступню, как, например, медведь и человек, которые перекатываются с пятки на носок.

Понял Балак, что будет вынужден сидеть тут. Отказался он от своего мнения и согласился с тремя философами, отрицающими существование чертей, как будто бы он не знал, что уже пришли измаильтяне, и греки, и евреи тоже (да не будут они упомянуты вместе с первыми) к выводу о несомненном их существовании. И хотя он чувствовал, что они существуют, он отрицал их нахождение здесь, ибо они состоят из воздуха и огня, а тут абсолютная темнота и если бы был тут черт, виден был бы его огонь, а так как огонь не виден, это означает, что нет тут черта. А как только он пришел к отрицанию их существования здесь, он пришел к абсолютному отрицанию их существования; известно, что черти — видят, но сами — невидимы, а если их можно увидеть, так это — не черти.