Ой. Такое происходило порой и со мной. Вот и теперь я уставилась на очередной свод, под которым застыла статуя-страшилище с мордой льва, всклокоченной гривой, с одним уцелевшим крылом и с перевязанными змеей лапами. Это же была сама Лавиния, которую я только что оставила умирать на руках у Оли в доме Рокко или, точнее, то существо, в которое она превратилась! Что она тут делала, почему и здесь не могла оставить меня в покое?

– Леонтоцефал, – с гордостью погладил его Флорин, а потом примерился, очертил рукой полукруг, как тогда на площади Экседры:

– Здесь я построю библиотеку.

– А кинозал и бассейн? – едко проквакала жаба-чесночница.

– Они уже есть, – как будто равнодушно проигнорировал он сарказм.

Город, в котором зарождались воспаленные сознанием нереализовавшегося историка и археолога улицы, его общественные здания, кажется, не предполагающие никакого реального населения, и чужие сны оседали во мне.

– Если хочешь, можешь назвать новую улицу, – предложил он и вдруг резко наклонился, припал к земле, подогнув колени. Что-то искал, шаря фонариком, и распластавшаяся под копытами коней фигура с барельефа на арке Константина снова всплыла передо мной. – Потрясающе, не могу поверить: денарий Секста Помпея! Исключительная редкость в этих местах, смотри! – поднялся он и поднес к моему носу темную монету. Она пахла влажным серебром, упрямством и опробованным благородством, предательством и кровью. Ведь всегда найдется tizio[113] или caio, чтоб выполнить подлый приказ.

Боясь, что он забудет о своем щедром предложении, я взглянула лишь мельком. Имя-то для улицы у меня уже было наготове:

– Герцена! – и на листочке блокнота я вывела, как это будет по-русски.

Вообще-то именем моей улицы был назван пока просто крысиный ход с торчащими кирпичными пнями. Настоящих улиц в этом поселке было раз-два и обчелся, но его главный архитектор был мужиком явно амбициозным. Рано или поздно, после Верцингеторига, Бодуогната и несчастных, сгинувших с лица земли эбуронов, тоже восставших против цесарской власти, после зелотов, а может, и сикариев, должна была прийти очередь и моего Александра Ивановича. В городе Флорина было отведено значительное место побежденным (он раздумывал, – признался он мне, – назвать ли улицу в честь Югурты или в память о его жертвах), но и не только им.

– Но для кого же это царство? Неужели ты живешь здесь один и только для себя все это поднимаешь годами?

– Не выношу людей, – пространство удваивало звук. – Кто-нибудь из моих протеже потом непременно решил бы стать здесь правителем, другой выдал бы или продал это место какому-нибудь центру культурного наследия, третий использовал бы для грязных делишек. Что прикажешь, трущобы тут что ли устраивать? Ночлежку?

– Да нет, зачем? Конечно. Живи один. Мавзолей себе построй!

– И построю!

– А зачем мне решил показать это сокровище? Я тоже тебе, что ли, приснилась?

– Что-то в этом роде. Хотя я еще не понял зачем.

Пока он трактовал свой очередной сон, я сообразила, к чему же именно он мог быть: наша Лавиния согласилась бы, наверное, переждать непогоду у него в гостях.

И неожиданно, хоть и без явной радости, Флорин не отказал. Правда, видно было, что он просто за уши принудил себя довериться.

«Итак, дорогие телезрители, потомок даков пригрел преследуемую, а она сбежала и теперь рвалась, будто нормальный человек, за покупками к Рождеству».

– Но как же ты выбралась от Флорина? Он-то хотя бы знает, что ты удрала? – напустилась я на чертовку. Ну и угораздило же! Вот ведь подстава!

– А он король, что ли, чтоб я его спрашивала? Надоело, вот и ушла. Там же как в склепе, и никого, кроме твоего сумасшедшего и крыс.

– Аа, все-таки, значит, они там были? – Нет, бессмысленно было объяснять Лавинии азы этики. У нее к ней был совсем другой подход. И я попыталась заткнуть в себе брешь, откуда готовились хлынуть новые упреки.

Ну конечно! Именно крыски и вывели ее на свободу! Флорин, кстати, устраивает на них облавы, вот почему ни одна мне тогда не встретилась.

Как же быстро она забыла о смертоносности подобной свободы! Разве не хотели ее совсем недавно прикончить крысиным ядом?

– Нет смысла отсиживаться, пытаться провести судьбу. Станешь вот выжидать, таиться, высидишь себе лучший момент, а тут и заявится кой-что такое, что нельзя запланировать. Лучше уж дуть по полной, пока дают. Естись с ним, видишь ли, нельзя, глазки строить ему нельзя, только ваяй, точи да рой. Шахтера себе нашел! Или вот монеты перебирай. На, кстати, держи, – и она пересыпала из своего кармана в мой горстку позеленевших монет. – Гомик долбаный, не особенно-то он жалует нашего брата-женщину, да нет, что это я? Он нашего брата человека вообще не жалует. Искушал вот меня своей красотой. Нет уж, Лавиния – гордая птица!

Гомик? Хм. Этого варианта я как-то не рассматривала. А от этой гордой птичищи мне нужно было ненадолго избавиться. По идее, – и я взглянула на часы, – уже вот-вот начиналась операция Д: Вал вместе с Марио отправлялся в сторону аэропорта, чтобы на наши собранные воровством да доброхотством еврики выкупить ее племянника, и мы условились, что перед этим увидимся. Ну мало ли что. С Валом я прощалась каждый день как будто навсегда.

– Ты поищи что-нибудь в этом магазинчике, – предложила я ей, – встретимся через полчаса. Тут много смешных штук. Диего бы понравилось, – и я выскользнула, насадив ее на взгляд хорошенького продавца-турка, который не уступал ей по части кокетства и театральности, так что получаса могло и не хватить.

– Adieu, подружка! – обняла она меня вдруг порывисто, когда я была уже в дверях.

Если Вал срывал цветики полевые, то Марио поклонялся орхидеям. Напротив театра на Страсбургской площади, куда так и валил народ, я приняла кладбищенский веник от Вала и восковую маску самой разнузданности от Марио. Ах какие милые мальчики! Это же, наоборот, героям бросают цветы, а они, уезжая на битву, не забыли о боевой подруге. И я решила, что поделюсь с Лавинией, но тут одна веточка из букета Вала полетела вниз к месту убийства Юлия Цезаря, где через несколько сот лет соорудили латрины, а теперь был кошачий притон.

– Спрыгнуть? – Вал уже встал перед загородкой, делая вид, что готов ринуться на семь метров вниз по моему приказу. Паяц, он был весел, и это успокоило меня.

И впрочем, что прибедняться, он уже успел подарить мне множество тюльпанов, а у Марио было все еще впереди, где-то там, в другой книге, которая никогда не будет написана.

«Подруга твоя, – улыбнулся мне коварный турок, когда я после шампанских веселых поцелуев в щечку с Валом и Марио, чтоб sdrammatizzare[114] наш детектив, долетела до магазина, – ушла и просила передать, чтоб ты ждала ее в девять в баре на виа Кавур».