– Столько противоречивых слухов идет из Сербии, то Черняев победил, то потерпел поражение, не знаешь, чему верить, – сказала Анна Федоровна, заметив, как императрица слабо себя чувствует; говорят, что у нее кровохарканье началось после плохих известий о событиях на Балканском полуострове…

20 августа Иван Аксаков, возглавивший славянское движение в Москве, получил телеграмму от Черняева, который просит разрешения из денег, поступивших от Славянского комитета, послать его семье 500 рублей. Иван Аксаков тут же ответил Черняеву, что Славянский комитет берет содержание его семьи на свой счет, пока он служит славянскому делу в Сербии. Тут же послал жене Черняева 3 тысячи рублей, а ежемесячно Славняский комитет будет выделять ей тысячу рублей.

«Я была у сестры Кити, приехавшей из деревни, – записала в дневнике А. Тютчева 23 августа 1876 года. – Мы вместе с ней ездили во дворец к графине Блудовой – она задержалась в Москве до нынешнего вечера. Мы застали ее в подавленном настроении вследствие полученных телеграмм. Сербы были атакованы втрое превосходящими силами турецких войск, и после ожесточенных боев, продолжавшихся целые сутки, их правый фланг отступил, а командир его, Николай Раевский, был убит. Ольксинец оказался под угрозой и почти потерян.

Я поехала в банк к мужу и застала его также удрученным этими ужасными известиями. Он получил телеграмму от княгини Шаховской, в ней говорилось: «Остановите отправку сестер милосердия (два дня назад она просила прислать десять сестер), дела скверные. Оставляем Парачин» (С. 518–519).

Аксаков и Анна Федоровна вернулись в свое имение Волынское и долго сидели на балконе, обсуждая все те же восточные вопросы.

На какой-то миг отвлеклись от разговоров и посмотрели вокруг, прекрасная природа была безмятежна, а они почему-то говорили только о горьких страданиях славян, изнывавших под турецким игом.

– Какой контраст между безмятежной природой и губительными брожениями в политической жизни народов, – сказала Анна Федоровна.

– Согласен с тобой, но посмотри, сколько писем и телеграмм поступило за один вечер, а ведь их надо не только разобрать, но и ответить на каждую. И почти в каждой телеграмме или письме упрек государству в двойственной линии поведения, враждебное отношение к Европе, которой безразлично положительное решение славян, поднявшихся против турецкого ига. А как противоречиво положение Австрии и Англии? Ради своих корыстных интересов они готовы задушить любые действия русских в поддержку славян. Нет у них достоинства и величия, как бы и нам не скатиться…

– К этой нынешней двусмысленной роли… Государь и Горчаков воображают, – незаметно для себя перебила Ивана Сергеевича Анна Федоровна, – будто ловкость заключается в хитрости, лукавстве и лжи и будто, обманывая людей, можно управлять ими и владеть ситуацией – это, без всякого сомнения, самая ложная и, более того, отжившая идея.

– Согласен с тобой, Анна, так поступают только недалекие умы и пошлые нравы. Настоящие правители чувствуют, что подлинная сила в истине и прямоте, только достоинство управляет всем, что есть благородного и вечного в человеческой природе…

– Я очень боюсь, Иван, что недалек тот час, когда государь и князь Горчаков поймут, что их двойственная политика увлечет на совершенно ложный путь и нарушит честь России, – словно подвела итог нынешней беседы Анна Федоровна, и они стали разбирать письма и телеграммы.

«Что искупает ошибки наших властей, – записала в дневник А. Тютчева 23 августа 1876 года, – так это великолепный порыв, проявившийся в наши дни в русском обществе. Весь народ поднялся, как один человек, трепеща от священного негодования перед лицом страданий наших братьев по крови и вере, избиваемых подлой Турцией; Россия в неудержимом порыве сочувствия и милосердия протянула руки братьям, она посылает своих лучших и благороднейших сыновей проливать кровь ради братьев-славян.

Я горжусь тем, что мой муж стоит во главе этого прекрасного движения и дал ему толчок своими замечательными посланиями. Я горжусь тем безграничным доверием, с каким вся Россия шлет в его руки помощь, предназначенную для славянского дела. Я горжусь проявлениями уважения, присылаемыми со всех концов России, и, что особенно трогательно, среди них народные голоса, иногда наивные и даже немного смешные, но такое почитание в легендарном русском духе имеет вкус почвы, что придает ему совершенно особую цену.

Вчера один купец из Нижнего писал ему: «Черняев наш Пожарский, а вы наш Минин».

Среди писем, разобранных нами вчера, было одно от молодого офицера с простыми словами: «31 русский офицер был убит в последнем бою с турками. Им нужна замена. Я и пять моих товарищей взяли отпуск в своем полку и умоляем Славянский комитет дать нам средства, чтобы отправиться в Сербию» (С. 521–522).

Князь Мещерский, увлеченный славянским вопросом, написал восторженную статью «Славянская летопись», вызвавшую полное одобрение славянофилов и запрещение на два месяца журнала «Гражданин», где она была опубликована. В Ревеле, куда в июле прибыл князь Мещерский, офицеры-моряки учебной артиллерийской эскадры во главе с князем задумали устроить грандиозный праздник в пользу славянских раненых и больных. Мещерский пригласил из Петербурга «раешников, несколько шарманок с петрушками, затем устроили лотерею и, отдельно от народного, детский праздник». Была реклама на трех языках, билеты стоили дорого. Явилась вся городская элита, моряки, средний класс. Князь Мещерский послал в распоряжение Красного Креста около 5 тысяч рублей.

«Затем мое славянофильское лихорадочное настроение до того усилилось, что я попал даже в агитаторы. Все это настроение я, разумеется, изливал потоками в «Гражданине», – писал князь Мещерский в «Моих воспоминаниях» (С. 448). История в Ревеле так захватила офицеров, что несколько офицеров поехали в Сербию. Владимир Петрович Мещерский видел, что князь Горчаков запутался в достижении противоположных целей: с одной стороны, он добивался соглашения с Австрией, Германией, Англией «для какого-то плана общего воздействия на Турцию и на славян, а другая цель его была – мазать по губам русских славянофилов, чтобы не идти вразрез с русским общественным мнением». В статьях Мещерского в «Гражданине» виден отчетливый призыв – не исполнять России роль прислужницы Европы и не добиваться мира, купленного ценою русского позора. В связи с этими статьями в «Гражданине» министр внутренних дел Тимашев предложил чиновнику особых поручений при Министерстве внутренних дел подать в отставку, а государь, по словам Мещерского, «не рассердился. Он сказал, что она горяча и необузданна, но что в ней есть верные мысли…» (Там же. С. 450).

Князь Мещерский решил посмотреть на славянский «пожар» в самой Сербии, но уже по дороге заметил среди порядочных русских офицеров некоторых «прохвостов», «проходимцев», любителей погулять за чужой счет. Знакомство с князем Миланом, митрополитом Михаилом и премьером Ристичем разочаровало князя, в них, по его мнению, оказалось много актерства. Здоровенный, широкоплечий Милан увлекался игрой в макао, холодный, расчетливый Ристич похож был на европейского коммивояжера, запомнились и «хитрые, бегавшие глаза» митрополита Михаила. Все они упрекали Россию за то, что она мало делает для Сербии, мало присылает денег, Черняеву шлют больше, чем Милану и Михаилу. Белград произвел тяжелое впечатление: нет умиления и благодарной любви к России – вот главный вывод князя Мещерского в первые дни пребывания в Сербии, «в сербских сферах ни одного сердечного тона, ни одной ноты чувства» (Там же. С. 452).