Почему, черт возьми, они до сих пор живы?

Он высунулся за клапан палатки.

– Джеки! – позвал он.

– Я здесь.

Мужчина вошел в палатку и сел.

Нормальный чувак. У него давно кончились свары с Чиком. Он нашел себе белую девку, и он ей вроде бы очень нравился. В общем, у парня котелок варил ого-го как.

– Как тебе проповедник? – осведомился Алим.

Тот развел руками.

– В его речах больше здравого смысла, чем кажется.

– Чего-чего? – спросил Хукер.

– Ну, во многом он прав, – ответил Джеки. – Города. Богачи. То, как они обращались с нами. Он говорит примерно в том же духе, что и «Пантеры». А Молот… он ведь и впрямь покончил с тем дерьмом… Можно считать, нам на блюдечке поднесли революцию. И что мы делаем? Просиживаем штаны, движемся в никуда.

– Неужто ты позволишь этому бело… – Он осекся на полуслове раньше, чем сержант успел отреагировать, – этому белому подцепить тебя на крючок?

– Да, он белый, – произнес Джеки. – А я буду не один такой. Помнишь Джерри Оуэна?

Алим нахмурился.

– Ага.

– Он там. С теми, кого привел проповедник.

Хукер оживился:

– Ты имеешь в виду того парня из СЛА?

– Не из СЛА, – поправил Джеки. – Из другой контры.

– Освободительная армия Нового Братства, – сказал Нассор.

– Да, все правильно, – согласился Томас. – Парень именовал себя генералом.

Он презрительно усмехнулся. Ему не нравились те, кто присваивал себе, не имея на то права, военные звания. Сам он был, Господь свидетель, сержантом Хукером – настоящим сержантом настоящей армии.

– Где он скрывался? – поинтересовался Алим. – ФБР и копы искали его.

Джеки помолчал.

– Прятался неподалеку отсюда, в долине около Портервилла, – наконец произнес он. – В коммуне хиппи.

– А теперь он, значит, с проповедником? – спросил Томас. – И верит ему?

– Похоже, что да, – кивнул Джеки. – Конечно, он всегда выступал за охрану окружающей среды. Может, он решил, что примкнул к хорошему делу, ведь у преподобного куча последователей. А сам проповедник… он белый, но говорит, что кровь не имеет значения. Люди охотно идут за ним. Вот над чем стоит хорошенько подумать, сержант. Не знаю, кто такой вообще этот Генри Армитедж, пророк или псих, но уверен: не слишком многие пожелают добровольно признать наше господство.

– Но Армитедж…

– Утверждает, что вы главный ангел Господень, – быстро добавил Джеки. – Считает, что ваши грехи прощены, впрочем, как и наши. А теперь мы, дескать, должны взяться за дело Божье, а вы поведете нас…

Хукер уставился на Алима и Джеки, гадая, уж не попали ли они под чары старого болтуна. А действительно ли Армитедж говорит то, что думает? Томас никогда не был суеверным, но понимал, что капитан Ора относился к капелланам серьезно. И многие другие офицеры тоже – те, кем Хукер восхищался.

«Не представляю, куда нам двигаться и что нам делать… мне хотелось бы понять, есть ли смысл хоть в чем-то, есть ли причина, по которой мы остались в живых», – пронеслось у него в голосе.

Он вспомнил об убитых или съеденных ими людях и подумал, что у этого должна быть хоть какая-то цель. Армитедж утверждал, что причина была, что все идет так, как должно, и то, что они делали ради выживания, правильно.

Звучит заманчиво.

– И я, значит, главный ангел Господа? – произнес Хукер вслух.

– Да, сержант, – ответил Джеки. – А вы разве не слышали?

– Не вникал. – Томас встал. – Но теперь я собираюсь внимательно его послушать.

Элвин Харди провел последнюю проверку. Все готово. Библиотеку – просторную заставленную книгами комнату, где сенатор вершил суд, привели в порядок, вещи расставили по местам.

Эл пошел доложить сенатору.

Джеллисона он нашел в гостиной. Выглядел Артур неважно. Харди не мог бы точно сказать, что не так, но босс явно устал. Будто переработал. Разумеется. Они все вкалывали «сверхурочно».

Но в Вашингтоне сенатор трудился без передышки, по многу часов подряд, и никогда не выглядел настолько плохо.

– Готово, – произнес Харди.

– Хорошо. Начинаем, – распорядился Джеллисон.

Эл вышел на крыльцо особняка. Дождя не было. Окрестности заливал яркий солнечный свет. Теперь иногда по два часа в день светило солнце. Воздух стал чистым, прозрачным, и Харди мог разглядеть снег на вершинах Высокой Сьерры. А ведь еще только август.

Вчера снежная граница вроде бы пролегала на высоте шесть тысяч футов над уровнем моря, сегодня, после ночного шторма, она спустилась ниже.

Снег неумолимо полз к Твердыне.

«Но мы приняли меры», – подумал Эл.

Он видел дюжину теплиц: деревянные каркасы, обтянутые пластиковой пленкой. Ее удалось разыскать в хозяйственном магазине. Каждую теплицу опутывала целая паутина нейлоновых веревок, чтобы тонкий пластик не рвало ветром.

«Они не продержатся больше сезона, – решил Харди, – но именно этот сезон нас и тревожит».

Двор напоминал улей – такую бурную здесь развили деятельность. Мужчины толкали перед собой тачки с навозом, который вываливали в ямы, вырытые в теплицах. Перегнивая вместе с сеном, он будет выделять тепло, что, в свою очередь, согреет конструкции изнутри (по крайней мере, на это очень надеялись). Кроме того, здесь будут спать люди: тепло их тел тоже должно повысить общую температуру.

Они сделают все, чтобы всходы не погибли. Сегодня, в погожий августовский день, подобные приготовления казались нелепыми – однако в воздухе уже чувствовался холодок, принесенный горным ветерком.

К сожалению, большая часть прилагаемых усилий окажется напрасной. В долине не знают, что такое настоящие торнадо, и как бы люди ни старались найти для ростков безопасное хорошее укрытие, некоторые теплицы запросто снесет ураган.

– Мы стараемся, – пробормотал Харди.

Всегда требовалось сделать еще что-то, но позже обязательно выяснялось, что о чем-то не подумали… Но вдруг именно сейчас сделано уже достаточно? Опасность, конечно, нешуточная, но они собирались выжить.

– Вот это хорошая новость, – сказал себе Эл. – А теперь плохая.

У крыльца столпился народ в отрепьях. Фермеры с прошениями. Беженцы, ухитрившиеся проникнуть в Твердыню, желающие ходатайствовать о предоставлении им постоянного права жить здесь и сумевшие уговорить Эла (или Морин, или Шарлотту) дать им разрешение на встречу с сенатором.