Надо сказать, что маскировку штрафной роты под стрелковую провели неудачно: в дивизии не могло быть «отдельной стрелковой» роты, да еще с таким большим номером. После войны К. 3. Чоловский продолжал службу в армии. В 1952 году он окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе, а в 1959 году — Военную академию Генерального штаба. С 1970 года полковник Чоловский К. 3. — в запасе. Скончался 30 декабря 1981 года, похоронен в Москве на Кунцевском кладбище.

Капитану Зие Мусаевичу Буниятову (Зия Муса оглы Буниятов) присвоили звание Героя Советского Союза тоже без упоминания должности командира 123-й штрафной роты 5-й ударной армии 1-го Белорусского фронта, назвав ее мифической 123-й отдельной стрелковой ротой 5-й ударной армии, будто отдельные стрелковые роты с такими номерами действительно существовали. Во время Висло-Одерской операции рота преодолела тройную линию обороны противника, вышла глубоко в его тыл, захватила заминированный мост через реку Пилица, сохранив его невредимым, и удерживала его до подхода основных сил. В бою было уничтожено 100 солдат противника, 45 взято в плен. Захвачено пять 6-ствольных минометов и три орудия. Из 670 солдат роты в живых осталось 47 человек. Всех уцелевших наградили боевыми орденами.

Герой Советского Союза капитан Буниятов З. М.

Еще один пример: старший лейтенант Михаил Иванович Кикош стал Героем Советского Союза в октябре 1943 года. По некоторым сведениям, он в это время командовал 3-й штрафной ротой 65-й армии, официально же он «командир роты 120-го стрелкового полка 69-й стрелковой дивизии Центрального фронта»,

Приведенные факты и документы напрочь опровергают измышления «любителей правды», а точнее — любителей поисков всякого рода небылиц в истории Великой Отечественной войны, в том числе, и особенно, в истории штрафных частей.

Памятный камень в г. Рогачеве

Стела 10-му ОШБ, 128 и 129 ОАШР, установленная под г. Калининградом

Таковы в основном преступления в военное время, каравшиеся специфическим для того времени наказанием — штрафбатом или штрафротой. И наиболее реальные градации искупления вины, действительной или мнимой, доказанной судом или объявленной правом командира, иногда и неразумно применяемым. Но что было, то было. Важно, чтобы к этому более не пришлось прибегать.

Наверное, для того, чтобы развенчать «знатоков штрафбатов и заградотрядов», убедительнее не скажешь, чем в документе штаба 3-й армии «Описание боевых действий 3 Армии в Рогачевской операции в период с 21 по 25 февраля 1944 г.», где в разделе «Выводы по действиям родов войск» применительно и к «штрафной пехоте» сказано: «Лишний раз подтвердилось, что при ясном понимании своей задачи и хорошем руководстве со стороны офицерского состава, наша пехота способна творить чудеса».

Поэтому современная «стыдливость» в признании героизма всех попавших в штрафники, но оставшихся истинными патриотами, по крайней мере, неуместна, и пора признать силу и действенность советского патриотизма, и не стесняться их признавать публично, и утверждать на памятных местах Великой Отечественной войны, как это сделано уже в Рогачеве и Калининграде.

Первые дни мира все-таки, несмотря на всеобщее ликование, для меня были омрачены признанием Батурина о преднамеренном, как он мне сказал, решении Батова пустить мою роту на минное поле. Но у меня и раньше не было сомнений, что это решение заставить штрафников атаковать противника через необезвреженное минное поле было принято не без участия нашего комбата, что косвенно подтвердилось некоторыми документами уже значительно позже, хотя об этом я рассказывал уже в главе о Наревском плацдарме. И так было жаль тех ребят, которые погибли или получили увечья там. А теперь многие из них как шли плечом к плечу на битву с врагом, так и лежат, где рядом друг с другом в братских могилах, а где и поодиночке, в чужой земле, под серым чужим небом, завещав лишь вечную память и безмерную скорбь нам, боевым друзьям, и своим родным и близким. Хотя все мы понимали, что приказы отдаются, чтобы их выполняли беспрекословно, тем более — в военное время. Но понимали и то, что именно поэтому любой приказ должен быть тысячу раз выверенным и логичным, и разумным, и, несмотря на войну, просто человечным.

После того памятного вечера 1 мая, когда, вернувшись из госпиталя после ранения в голову, я потерял сознание в гостях у Батурина, у меня поднялась высокая температура, державшаяся три дня. Ко дню нашей поездки к рейхстагу она упала до нормы, а вот 10 мая снова зашкалила за 39 градусов, и я почти сутки был в бреду. Через 2–3 дня все вошло в норму. Однако с периодичностью 7–9 дней такие приступы стали повторяться регулярно.

Майор Пыльцын А. В.

Даже сам Степан Петрович, наш общепризнанный врачебный авторитет, терялся в догадках.

Тяжело протекающее лихорадочное состояние и помрачнение сознания схожи, как он говорил, с признаками сепсиса (заражения крови).

Но снижение температуры через 2–3 дня после каждого приступа, почти нормальное самочувствие, не считая общей слабости, после этого да четкая периодичность такой лихорадки совершенно не характерны для сепсиса.

Я старался не провоцировать эти приступы, полагая, что их тяжесть может зависеть от самых малых доз легкого вина. И когда мы, «одерцы», получили ордена за форсирование Одера, я участвовал в торжественном ужине, но к рюмке даже не прикоснулся.

Майор Тачаев Б. А.