Ежи упал на пол и на четвереньках пополз к ней.

Вдали, откуда-то из-под земли, рычал чудовищный зверь.

Здислава качалась, седые спутанные волосы на её голове шевелились, точно змеи. Губы двигались быстро, но слова срывались и тонули в рокоте и криках.

– Крофь я мёртвую даю, водой фивой омываю. Шмерть я славную дарю, фиснь семную сабираю. Белое на красное, синее на фёлтое. Нить одну расорвала, другую ис семли свиваю.

Безобразное существо в её руках, покрытое кровью и слюной, скорчилось в беззвучном плаче. Уродливое. Мёртвое.

Ежи замер у самого плеча Здиславы, уставился на младенца, а голос ведьмы зазвенел в его ушах громче гула из-под земли.

– Шмерть я славную дарю, фиснь семную сабираю. Белое на красное, синее на фёлтое.

– Остановись, – губы разлепились с трудом, точно сшитые нитью. – Ты нас убьёшь.

Здислава бросила младенца в воду.

Замок покачнулся в третий раз.

И свечи задуло все разом.

Не разобрать было, откуда шёл крик, где выли в отчаянии и нечеловеческом страхе. Золотом вспыхнул пожар в комнате. Ежи отпрянул назад, упал на спину, прикрывая рукой глаза. Ему показалось, что брови опалил огонь.

Он сжался на полу, прячась от пламени, приготовился сгореть заживо. Верно, судьба настигла его. Верно, он должен был погибнуть ещё тогда в пожаре.

Но дымом не пахло. Огонь не трещал.

Медленно замок затихал.

Медленно, ужасно медленно Ежи стал снова различать голоса Венцеславы и Щенсны. Кто-то ползал по полу позади, гремел разлетевшейся посудой и подсвечниками. Наконец защёлкало огниво, и загорелась свеча. На полу, держа подсвечник в руке, сидела бледная Щенсна. Безумным взглядом она осмотрела комнату, поднялась на ноги и осторожно подошла к Ежи. Только тогда свет одинокой свечи вырвал из темноты Здиславу.

Ведьма сидела на прежнем месте, к груди она прижимала нечто обёрнутое в синий шёлк.

– Что это было? – сипло спросила Щенсна.

– Исток умер, – со странной улыбкой произнесла Здислава, покачивая свёрток. – Прифёл конес всему старому. В Совине так тосно.

– О чём ты?

Ежи и Венцеслава молчали. Весь замок затих, и было в той тишине нечто гробовое, страшное. Голос Здиславы прозвучал немыслимо громко:

– Выгляни из восточного крыла.

Из восточного крыла можно было разглядеть остатки Совиной башни. Откуда старуха знала? Что бы ни случилось на развалинах чародейских владений, откуда старуха это знала, раз утверждала, что невиновна? Ведь всё это время она была здесь, в спальне.

Венцеслава поднялась на ноги.

– Что с моим ребёнком?

С нескрываемой ревностью Здислава прижала свёрток крепче к себе.

– Он больфе не твой.

– Что с ним? – голос Венцеславы зазвенел от слёз.

И точно в ответ из вороха тканей раздался странный булькающий звук. Венцеслава ахнула и прикрыла рот рукой.

– Что… что с ним?

– Он сиф, – глянула старуха исподлобья.

– Дай мне взглянуть на него.

– Нет. Он мой. Отныне, Лебедь, ты сама по себе, а я сама по себе. Ребёнок твой умер сегодня, а мой родился, – ведьма поднялась с трудом, кряхтя и скрипя костями. – Дай мне фубу.

– Что? – возмущённо воскликнула Щенсна. – Да как ты…

– Дитя самёрснет на моросе, – прошипела сердито Здислава. – Дай мне фубу и другую одефду. Платье, сулки, сапоги.

– Отдай ей отцовскую шубу, Щенсна. И какое-нибудь своё платье, – со сталью в голосе приказала Венцеслава. – А после проводи вон отсюда. Заодно расспроси людей обо всём, разузнай, что случилось с замком.

Щенсна скривилась от ярости, сбросила засов с двери и хлопнула ей с силой, покидая спальню.

– Мальчифка, – обратилась Здислава к Ежи, – ты со мной пойдёфь.

Юноша беззащитно посмотрел на Венцеславу. Он нужен был ей здесь, он хотел остаться, но не мог. Венцеслава не способна была дать ему защиту, зато её обещала старая ведьма.

– Госпожа Венцеслава, – начал он робко, – это правда. Я ухожу. Может быть, навсегда. Я только надеюсь увидеть вас когда-нибудь снова…

Белая Лебёдушка ничего не ответила, она едва взглянула в его сторону.

Из-под синего шёлка снова раздался странный плач, точно зверёныш звал свою мать в диком лесу. Ежи вздрогнул от одного только звука, по позвоночнику пробежал холодок. На языке крутился чудовищный вопрос, который Ежи никогда бы не решился задать.

Но Венцеслава подумала о том же:

– Он человек?

Здислава пожевала губы и ответила неохотно:

– Он профивёт как селовек и как селовек умрёт. Дафе своим детям Морена-пряха не даёт дар бессмертия. Нить должна иметь насало и конес.

– Морена?

Старые боги давно покинули Совин, давно были позабыты своими детьми, но старое приглушённое эхо прошлого доносилось порой, нашёптывало жуткие предания о былых порядках.

Ежи понял по лицу Венцеславы, что она успела пожалеть о своём вопросе, но, к счастью, дверь распахнулась, и вошла Щенсна, в руках она несла тяжёлую шубу и ворох одежды.

– Бери, – с отвращением она бросила шубу к ногам ведьмы.

Здислава прищурила глаза.

– Сря ты так.

Щенсна вдруг побледнела от её слов. Она была непростительно дерзка с ведьмой. Необдуманно дерзка.

Здислава положила ребёнка на пол в мягкие тёплые меха и принялась одеваться. Ежи отвернулся, чтобы лишний раз не увидеть голых старушечьих ног. Он слышал, как ведьма хрипела от усталости. Когда Здислава попыталась поднять шубу, то ничего у неё не вышло. Она вновь взяла ребёнка и едва смогла согнуться так, чтобы не выронить его из рук. Ежи пришлось помочь ей одеться.

– Почему? – спросила Щенсна после долгого молчания. – Почему зря?

– Уснаефь, – пообещала грозно ведьма, а Ежи только теперь заметил в её седых спутанных волосах чёрное перо. Он закутал старуху в меха, Здислава спрятала у груди младенца, шёлковая ткань закрывала его лицо, и нельзя было увидеть, что случилось с ним в темноте, каким он вернулся в мир живых.

Щенсна отошла в дальний угол, осенила себя священным знамением, приложила золотой сол к губам. Ежи видел, как она зашептала слова молитвы.

– Что теперь будет с ребёнком? – спросила с надеждой Венцеслава.

– Это уфе не твоё дело.

– Но… он будет в порядке? Ты не обидишь его?

– Больфе него я люблю только свою богиню, – заверила девушку ведьма, и её злое уродливое лицо вдруг просияло.

Старая ведьма сгорбилась чуть ли не до земли, и стало ясно, как измотало её заклятие. В тяжёлой чёрной шубе она походила на огромного ворона, длинные полы волочились за ней по полу, точно птичий хвост, когда она шла к двери.