Луиза ждала письма, ждала телефонного звонка из Америки или звука поворачивающегося в двери ключа и рыдающей Алеф, влетающей в ее объятия. Но Луиза также понимала, что, как бы ни сложилась новая жизнь, Алеф не вернется, раскаявшись в своем бегстве. Возможно, через много лет она приедет показать им своих детей. Эта идея была отвратительной. Но сейчас душу Луизы начала терзать еще более острая боль, казалось, эта боль никогда не покинет ее. Лукас хотел жениться на ней, на ней, на Луизе.

«Когда Тедди умер, — размышляла Луиза, — а Лукас пришел и предложил мне выйти за него замуж, я отказалась, и тогда наши отношения почти полностью прекратились. Вероятно, его гордость помешала продолжению любого дружеского общения. Должно быть, я глубоко обидела его, не смогла скрыть удивления, вероятно воспринятого им как отвращение. Неудивительно, что он отдалился не только от меня, но и от всех остальных. Мне не следовало позволять Лукасу отдаляться. Мне следовало найти к нему верный подход, как-то поддержать его. Ведь я привыкла восхищаться им, любить его как друга Тедди и брата Клемента. Мне нужно было, по крайней мере, постараться показать ему свою любовь и привязанность, показать, как все мы дорожим им, как он нам нужен. Мне следовало проявить к нему больше внимания, навещать его, заставить бывать в Клифтоне. Но я эгоистично лелеяла собственное горе, а потом стало уже слишком поздно. Из-за тривиального отсутствия храбрости я лишила его внимания, предпочтя забыть о нем, и стала бояться его. Да и после несчастья с Питером, после тайного отъезда и возвращения Лукаса мне следовало сразу пригласить его к нам, сразу поехать к нему, помочь ему прийти в себя… Я должна была показать ему свою привязанность и любовь. Я же думала поехать к нему, но все медлила, а Клемент и вовсе отговорил меня. Я могла бы спасти Лукаса, если бы была с ним рядом с самого начала… Возможно, тогда он не накопил бы столько жуткой ненависти к Клементу… О боже, если бы только… Да, я могла бы спасти Питера… и спасти Алеф. Все могло бы сложиться по-другому… и во всем виновата я одна. А теперь он увез ее, исключив возможность наших новых встреч».

Клемент зашел к своему агенту. (Телефонные звонки оказались бесполезными.) Этот агент уже не раз предлагал ему интересную работу, за которую раньше Клемент ухватился бы с радостным блеском в глазах. Сейчас же он каждый раз вяло говорил, что обдумает эти предложения. У него не хватало сил, он упорно твердил себе, что переживает период скорби, период полного крушения иллюзий, период раскаяния. Он дважды звонил в Клифтон, но подходила Сефтон и говорила, что Луиза отдыхает. Клемент рано ложился спать, но сон не шел к нему. Он постоянно думал о Питере. Не ошиблись ли они, разрешив тому врачу увезти его? Но ведь он сам захотел поехать, и что тут, в сущности, можно было возразить, они же практически ничего о Питере не знали, он был гостем из иных сфер. Клементу вспомнилось, как Питер прижал его к стене и схватил за горло. И что теперь, после окончательного бегства Лукаса, ему думать обо всем этом? Неужели новое преступление Лукаса, это ужасное похищение Алеф, вдруг коренным образом изменило положение дел? Неужели Лукас решил увезти Алеф от Питера, чтобы отомстить ему? Нет, тут явная путаница. Ведь это Питер хотел мести, а потом простил Лукаса и отпустил его на свободу.

«И меня Питер простил, — подумал Клемент, ворочаясь в темноте и тщетно пытаясь уснуть. — И, о боже, Лукас ведь тоже простил меня! Но как же быть с Алеф, хотел ли я жениться на ней, мог ли жениться, любил ли я ее?»

Нет, он уходит от реальности, придумывая сказку, а ближе к реальности, вероятно, смутное и ужасное ощущение вины. Вина Клемента в том, что он не уберег Алеф, в том, что он был жесток к Лукасу в детстве. Да, не с этого ли все и началось?

«Неужели мне теперь всю жизнь придется верить, что Лукас ненавидел меня до такой степени, что хотел убить? — размышлял Клемент, — Эта мысль более реальна, чем его „прощение“. Теперь на кон поставлено счастье Алеф! Будет ли Лукас изменять ей, унижать и мучить ее? Или они станут счастливой ученой парой, живущей в каком-нибудь американском кампусе и устраивающей многолюдные вечеринки вокруг плавательного бассейна? Все это досужие домыслы, и, вероятно, мы так ничего не узнаем. Тогда что же главное? Главным для меня остается то, что Питер спас меня ценой собственной жизни».

И тут в полудреме перед мысленным взором Клемента всплыла та бейсбольная бита, засияв вдруг как священная реликвия. Та игрушка, со всеми детскими воспоминаниями Лукаса, должно быть, и вложила в его голову мысль о реванше. Как странно сейчас думать, что это смертоносное орудие уехало в Бельгию, став невинным развлечением бельгийских детей!

Когда Клемент повернул голову на подушке, закрывая глаза в преддверии долгожданного сна, ему вдруг вспомнился тот вечер в Клифтоне, когда Питер привез потерявшегося Анакса, а после ухода Питера они обсуждали, кого он им напоминает, и Алеф сказала: «Зеленого рыцаря». В тот момент Клемент предположил, что на такую мысль ее навел зеленый зонт, с которым Питер впервые появился у них. Но возможно, имелось в виду нечто более важное, нечто связанное со средневековой английской поэмой о Зеленом рыцаре. Ему припомнился один современный перевод, который он читал в Кембридже. Что же там была за история? Вроде бы к королю Артуру и рыцарям Круглого стола явился устрашающего вида гигантский Зеленый рыцарь[86]и пригласил одного из них сыграть с ним в странную рождественскую игру, обменявшись ударами топора, причем принявший вызов рыцарь должен был дать обещание явиться в царство своего соперника для получения ответного удара в тот же день следующего года. Рыцарь Гавейн принял вызов и отрубил гиганту голову. Зеленый рыцарь, подхватив свою голову, удалился, напомнив Гавейну о данном обещании. На следующий год мрачный сэр Гавейн отправился искать своего соперника, но сбился с пути и попал к гостеприимной хозяйке лесного дома, муж которой увлекался охотой. Эта хозяйка всячески искушала Гавейна, но он противостоял ее чарам. Наконец он пошел на одну уступку, и после она подарила ему символический зеленый пояс. Он покинул этот дом и нашел нужное место встречи, где ждал его Зеленый рыцарь с топором. Гавейн, ожидая мгновенной смерти, преклонил колени, топор опустился… но оставил на подставленной шее лишь легкую царапину. Зеленый рыцарь, конечно же оказавшийся мужем хозяйки, поздравил Гавейна за храбрость, но упрекнул его в безнравственном поступке, доказательством которого стал зеленый пояс. Именно за это Гавейн милосердно получил весьма мягкое наказание. Гавейн заявил, что отныне будет вечно носить этот пояс как знак своего греха, помня о том, как он запятнал свою идеальную рыцарскую честь, поддавшись искушению.

«Почему же мне вдруг вспомнилась эта поэма, — размышлял Клемент, — и почему она стала такой значимой? Неужели Алеф интуитивно обо всем догадалась? Или на нее снизошло таинственное прозрение, когда она назвала Питера этим именем? Истории отчасти аналогичны, но разве не перепутаны связи и смысл сюжетной линии? Лукас лишает головы Питера, и Питер мог бы лишить его, но поскольку он благороден и милосерден, то довольствуется малой кровью. В поэме, по сути, описывается иная история, и все же между героями есть некоторое сходство, наводящее на более ужасные мысли. Лукас проявил храбрость, а Питер — милосердие. Или Питер мог бы убить Лукаса, если бы меня там не было? Так замешан ли я в этой истории? И Алеф, не подобна ли она той даме-искусительнице, не ее ли стремились завоевать оба эти противника? Вот тут и начинается путаница, ведь хозяйка была женой Зеленого рыцаря, а Зеленый рыцарь был добрым волшебником. С другой стороны, Лукаса тоже можно назвать волшебником, но не добрым. Так почему же Алеф становится женой Лукаса? Да, все перепутано. Лукас дважды лишает головы Питера, сначала он убивает его вместо меня, а второй раз — желая заполучить Даму. Но совершенно непостижимо, как Алеф могла так уместно вспомнить эту поэму и ее окончание. Что она имела в виду, назвав Питера Зеленым рыцарем? Возможно, она интуитивно предвидела дальнейшие события, поняла, что он является неким инструментом правосудия, неким растерянным рыцарем, исполненным смутной моральной силы, неким свободным странствующим ангелом. Он мог бы претендовать на справедливое наказание, убив Лукаса или, еще лучше, искалечив его. Об этом Питер и заявил во время первого визита. Но потом он простил Лукаса и наказал лишь легким символическим кровопусканием. Интересно, будет ли Лукас помнить об этом шраме? Упомянет ли он вообще о нем хоть кому-то, расскажет ли Алеф? Конечно, по сюжету поэмы Зеленый рыцарь с самого начала искушал своего противника, провоцируя на жестокость, чтобы позднее, в честь рыцарской дружбы, смягчиться. Но Гавейна ожидало также испытание сексуальным соблазном, во время которого он вел себя явно не идеально. Только в нашей истории все окончательно перепуталось. Я сам совершенно запутался. В легенде первый удар был нанесен в качестве вызова, побуждающего к таинственному приключению, а у нас первый удар нанес злой волшебник, чьей жертвой оказался другой, в конечном счете добрый волшебник. А как же быть с искусительницей, которая по легенде была женой доброго волшебника? Интересно, знала ли Алеф, так точно определив имя героя, о своей возможной роли искусительницы, испытывающей как злого, так и доброго волшебника? И вот добрый волшебник умер, унеся свою тайну, а прекрасная дева досталась в награду злому волшебнику. Неужели так и закончится эта история? В общем, вероятно, именно так. Но как же быть со мной? Являюсь ли я своеобразным единомышленником моего брата, прошедшим свое собственное, менее значимое испытание? Но почему же менее значимое? С того самого первого злосчастного удара я пребывал в аду. Только я ведь не герой, не рыцарь, не демон и даже не ученик демона, а просто жалкий грешник и неудачник. Второстепенный нелепый клоун, не способный постоять сам за себя. Я не оправдал ожиданий двух, даже трех женщин и поэтому должен нести на себе клеймо неудачника всю оставшуюся жизнь».