Ян Парандовский, много и с упоением рассказавший о внешних механизмах, заводящих главный писательский мотор, не писал, насколько помнится, почти ничего о Джойсе. Рембо предлагал нормальному писателю «разрегулировать все свои чувства». Джойс обострил их до предела, наделив невероятной восприимчивостью. Слова его текстов будто бы разгонялись, как частицы в магнитном поле, и набирали энергию, не только увлекающую читателя — они разрушали свой носитель.

Джойс терял зрение, его выедало изнутри, но только так и можно было сделать то, что сделал он. Разумеется, метафоры конструировать легко, и у всех многочисленных болезней Джойса были совершенно материальные причины, однако так же явно, что и не только они. При обширной «гисториа морби» чтение самых физиологичных, самых слизистых фрагментов его прозы поражает именно здоровьем, стойкостью интереса ко всему, что держит человеческий состав, ко всему о плоти и разуме, которые неустанно перекликаются друг с другом. И все же он словно теряет этот состав, написав две эти книги, не думая и не тревожась больше ни о чем. Последний год он существует будто по недоистраченной привычке. Даже о Лючии он тревожится уже через силу. Возможность ареста всей семьи гестапо на границе из-за кое-как оформленных документов, похоже, практически его не волнует. То, что вызвало к жизни эти тексты и заставило Джойса жить ради них, истратило его до самого конца, до последней капли сил и благодетельно прекратило его бытие, одновременно оставив его в памяти современников и передавая все дальше.

Еще одним из наиболее таинственных обстоятельств, плохо поддающимся любым биографическим исследованиям (не случайно современники и даже собеседники, ощущая титанизм его дара, не смогли даже краем глаза взглянуть в этот невероятный механизм), является работа сознания самого Джойса. Реконструкция любого творческого сознания до сих пор задача невозможная, а описание его мало что может добавить. Джойс выглядит обывателем, городской плесенью, Человеком-в-очках-и-шляпе, живущим по тем же законам, что и все.

Однако если поглядеть на него через волшебные очки, то мы увидим пылающий, раскаленный, яростно вибрирующий резец, стягивающий на себя все земные поля и так же яростно их рассекающий. Он проверяет на прочность всё. Дружба, товарищество, соратничество, семья, любовь, нравственность, право, вера, патриотизм — всему этому выносится не общий, а скорее сводный приговор: в нем собраны все дополнения к тому общему закону, который так страстно желали вывести романтики и все возможные комментарии, набиравшиеся реалистами.

Он страстно хотел, чтобы его читали. Он добивался этого. Но труднее всего делать это вместе с ним: Джойс хотел, чтобы его читатель одновременно видел и слово, и событие, «следил заходом показывания» (М. Хайдеггер). Сэмюел Беккет советовал читателю смотреть и слушать, стать соучастником. Джойс написал свой супертекст и еще при жизни стал его частью. То же происходило и будет происходить с любым, кто доверяет себя этому чтению. Оно может занять всю жизнь и даже стать ею. Имеются свидетельства.

Автор считает неотменимым долгом искренне поблагодарить всех, без кого книга не появилась бы. Прежде всего это Сергей Сергеевич Хоружий, Григорий Иванович Кружков и Екатерина Юрьевна Гениева.

Особая благодарность — Дмитрию Львовичу Быкову за научение, веру и помощь, а также за высокие примеры литературного труда;

Нине Александровне Протопоповой — за неоценимую и многократную помощь в работе;

Арону Абрамовичу Брудному — за бескорыстное одобрение и предоставление замечательных материалов;

Марине Веанировне Земляных — за дружескую критику, профессиональные консультации и духовную близость;

а также печально многим из тех, кто расстался с автором прежде, чем он успел выразить свою признательность ученика, приязнь друга и просто любовь.

Дом на Брайтон-сквер, 41, где родился Джойс

Отец — Джон Станислаус Джойс

Джеймс (Санни Джим) в шесть лет

Семья Джойсов в 1888 году. Слева направо: дядя отца Уильям О’Коннел, Джеймс, мать, отец

Бельведер-колледж

Джойс — студент

Дублин во времена молодости Джойса

Национальная библиотека

Уильям Батлер Йетс

Леди Грегори

Джордж Рассел (А. Е.)

Джордж Мур

Театр «Аббатство»

Джон Миллингтон Синг

Башня Мартелло в Сэндикоуве

Оливер Гогарти

Станислаус Джойс

Нора Барнакл, будущая миссис Джойс

Триест в начале XX века

Итало Звево

Гарриет Уивер