– Мама, что это за самолеты пролетели с черными крестами?

– Я не знаю, сынок.

Ну, и правда, что она могла знать, откуда. Мама продолжила:

– Сегодня воскресенье, я поеду на базар, там и узнаю новости.

Базар наш располагался в 8 км от деревни. Причем все называли его по-старинному Романов, хотя поселок и переименовали в Дзержинск. Возвращается мама оттуда и нам рассказывает:

– Прямо на базаре вылез на машину какой-то человек, видимо, диктор, и объявил всем, что началась война, немец пошел на Россию.

Так я узнал о начале войны. Но в первые дни было спокойно, мы продолжали пасти коней до тех пор, пока в деревню не зашли фрицы. Перед этим через Ольшанку отступали наши войска, и даже много частей так отходило, но кто видел колонны, кто и нет, наши предпочитали идти ночью. Были они с какими-то смятыми лицами, сами желтые, в общем измученные люди. Им в первые дни очень тяжело пришлось, была неразбериха, а вот немецкая разведка хорошо работала, к нам в деревню тоже заходили какие-то очень подозрительные гражданские, черт его знает, кто такие. Но хорошо помню, что все они четко просили: «Дай молока!» И вот слово «молоко» они выговаривали как-то не так, как надо. Знаете, видно было, что это чужие люди. Даже мама мне говорила:

– Это какие-то иностранцы.

А я уже в курсе событий, думаю, что, может, шпионы какие-то. И действительно, это была немецкая разведка, т. е. те же самые шпионы, они все в округе так разведывали.

В итоге пришли в деревню немцы, но они у нас в Ольшанке никого не тронули. Были у нас и полицаи, но они тоже никому ничего не делали. Вот чужие, настоящие немецкие пособники из другой деревни, те могли набедокурить, а свои ничего плохого не делали. Наверное, из-за наших полицаев за всю оккупацию в деревне так ни одного жителя и не расстреляли. Но такими были далеко не все, старостой, к примеру, был немец Лешин, он руководил сразу тремя деревнями: Голубин, Нима и Гендриховка, так тот бил людей, сволочь. Немцы в Ольшанке гарнизоном не стояли, но один раз зашли большой группой, забрали колхозных быков и коров, зарезали, быстро мясо приготовили и ушли. Я в оккупации дома сидел, помогал матери по хозяйству, потом в 1943 г. пошел я как-то стричься к соседу, дело было в субботу, он мне только полголовы простриг, как тут заходит товарищ, с которым мы в школу вместе ходили, только был старшеклассником и раньше меня закончил. Причем вошел он с автоматом и сказал мне:

– Надо показать нам Козыревскую линию.

А что такое эта линия? Лес прорежен широкой прогалиной до самого лесничества и кругом насыпь. Я как был с недостриженной головой, так и остался, они меня сразу же забрали, чтобы я показал место. Мы пошли туда, линия как раз выходила недалеко от деревни в конец леса, там все поросло кустами, в итоге мы вышли на поле, где росла ольха, я не знал, чего они туда хотели пробраться. Оказалось, что полицаи забрали скот в Романове, и как раз по этой линии пасли его, они тут же этих полицаев тихонечко захватили, позабирали оружие. После этого мы забрали скот и пригнали к Ялме, где стояли партизаны в деревне. Как мы скот пригнали, наконец-то достригли меня у одной тетки, но тут партизаны товарища моего арестовали, потому что выяснилось: он был изменником, бежал из отряда и сейчас думал вроде как назад незаметно пробраться. Но его поймали и как изменника Родины расстреляли. Раздели, поставили к сосне, и из пистолета заместитель командира отряда товарищу в затылок выстрелил. Со мной же побеседовал командир отряда Задорожный, в результате меня записали в отряд. Тут не спрашивали, хочу я или не хочу, оставили в партизанском отряде и все. Определили меня в конную разведку в партизанах.

– Как вы в первый раз увидели немца, будучи в партизанском отряде?

– Послали нас в разведку к железной дороге, мы подобрались к полотну, подождали, и вот встал поезд, из одного вагона слез немец, вооруженный, там недалеко стояла будка со связью, мы должны были также и связиста ликвидировать. Причем там был не телефон, а рация. Я увидел, что немец совсем открытый стоит, и говорю командиру группы разведки: «Дайте, я его застрелю». А он знал, что я очень хорошо стреляю, потому сразу разрешил мне. Ну, я раз-два, прицелился и сразу наповал немца сразил, начался переполох, а ведь в помещении связи дежурный был, он выбежал, его я тоже пристрелил.

Вообще же в конную разведку мы ходили часто, через каждые 4–5 дней, хотя бывало и такое, что только через неделю отправляли. В группе разведки постоянного состава не было, посылали по пять, по шесть, примерно до десяти человек, но могли даже по четыре или вообще вдвоем отправить. Меня определили в отделение, в котором было девять человек, а во взводах отряда по 80 человек или меньше, где как. Всего в отряде насчитывалось 1500 человек, мы как разведчики постоянно общались с командиром отряда и начальником штаба Поляковским, политрука же группы даже не видел. Вооружен я был автоматом и гранатой РГД, также ножи были, кто какой имел, у одного был домашний кинжал, которым свиней резали. Кто как вооружался. Вот воевал я в гражданской одежде, но была обязательно красная ленточка на шапке у каждого партизана. В разведке скучать нам не приходилось, как пойдем, так обязательно встретимся с немцами, мы сразу вступали в бой. Но чтобы мы наталкивались на крупные части врагов, такого не было, ну, самое большое, взвод, причем они у немцев были разные, в одном три отделения, а в другом взводе вообще всего два отделения. Активность партизанского отряда сильно зависела от потерь, которые мы несли в боях, но вот мы в разведке теряли мало людей, и сами стремились к этому, и даже более того, нам всегда перед выходом командир отряда приказывал: «Сохраняйте живую силу, она нам нужна, чтобы до Чехословакии дойти и там с чехами встретиться!» Кормили очень плохо, бывало, зарежем быка, а соли не было, пшено только. Попробуйте со свежим мясом и пшеном сварить суп, да еще без соли – отвратительно и невозможно его есть, раз-два поешь, и рвать тянет. Но если ты поехал в деревню, то Бог тебя сохрани обидеть мирного человека, к примеру, забрать у него буханку хлеба или еще что. Белье ты имеешь полное переодеть, так как нуждаешься, а вот по продуктам запрет. Но мы как зайдем, люди сами нас кормили, и в торбу нам еще запас давали, мы же для них свои были, освободители от немцев. Мирные жители к нам очень хорошо относились, хотя попадались и сволочи, которые до последнего часа оккупации стояли за немцев.

Потом меня перевели из группы конной разведки в подрывники, там мне довелось участвовать в подрыве моста. Дело было так: мы подкрались к объекту, тихо-тихо, как кот к мышам подкрадывается, у нас были финки, автоматы, гранаты, нас хорошо на задание вооружили, и видим двух часовых, понаблюдали и решили снять их в тот момент, когда они проходили в конец моста. Порезали их, подложили две мины и очень удачно мост взорвали, будто и не было его здесь. Всего же мост охраняли шесть человек, остальных мы побили в будке сонных. Вообще у немцев была специальная будка возле каждого моста, они там и сидели, и спали все время. В это время наш отряд дошел по немецким тылам через Польшу до самой чехословацкой границы, недалеко от которой я сильно заболел тифом, оттуда, уже не помню как, попал домой.