Она нахмурилась. Рвота кровью и сама стадия эпидемии указывали на легочную форму чумы, тем более что никаких бубонов под мышками Роша, когда он снял куртку, Киврин не заметила. Она откинула край рясы, обнажив шерстяные штаны грубой вязки. Туго натянутые на поясе, они перепутались с подолом ризы и снять их, не приподняв Роша, не было никакой возможности, а за этими складками многослойной задранной одежды ничего не просматривалось.

Она осторожно коснулась его бедра, помня, как болезненно реагировала на прикосновения к своему плечу Розамунда. Рош вздрогнул, но не проснулся, и она провела ладонью по внутренней стороне, едва касаясь ткани. Нога пылала жаром.

— Простите меня, — сказала Киврин и сунула руку ему между ног.

Рош завопил и дернулся, резко согнув колени, но Киврин уже успела отскочить, зажав рот рукой. Бубон был громадный и раскаленный на ощупь. Его следовало вскрыть еще полдня назад.

Роша не разбудил даже собственный вскрик. Лицо его пошло пятнами, дышал он шумно и ровно. От конвульсивного рывка одеяла опять разметались. Киврин взяла себя в руки и укрыла его. Священник снова свел колени, но уже не так резко, и Киврин, обложив его одеялами, сняла с алтарной преграды последнюю свечу, поставила ее в фонарь и запалила от мерцающих перед статуей лампадок.

— Я тотчас же вернусь, — пообещала она и пошла к выходу.

На свету она невольно заморгала, хотя уже смеркалось. Несмотря на пасмурное небо, ветра почти не было, и снаружи казалось даже теплее, чем в церкви. Киврин побежала через луг, заслоняя открытое окошко фонаря рукой.

Где-то на конюшне валяется острый нож. Она резала им веревку, когда собирала мешки в дорогу. Только его необходимо стерилизовать перед операцией. Нужно срочно вскрыть этот воспалившийся лимфоузел. В паху бубоны оказываются в опасной близости от бедренной артерии. Даже если Рош сразу не истечет кровью, весь этот яд попадет прямо в кровоток. Давным-давно надо было вскрыть.

Конюшня стояла распахнутой — и внутри кто-то возился. У Киврин замерло сердце.

— Кто там? — крикнула она, поднимая фонарь повыше.

В стойле ворочалась мажордомова корова, поедая рассыпанный овес. Обернувшись, она замычала на Киврин и, спотыкаясь, побежала к ней.

— Мне не до тебя, — сказала Киврин. Выхватив нож из вороха спутанных веревок, она выскочила наружу. Корова не отставала, неуклюже ковыляя с переполненным выменем и жалобно мыча.

— Уходи, — велела Киврин сквозь подступающие слезы. — Я должна помочь ему, или он умрет.

Она поглядела на нож. Нож был грязный. Он был грязный еще до того, как она стала резать им веревку, и, повалявшись на унавоженном земляном полу, чище не стал.

Подойдя к колодцу, Киврин заглянула в бадью. На дне, под тонкой ледяной коркой, плескалось воды не больше чем на два пальца. Даже нож толком не помоешь. А разводить костер и кипятить — вечность уйдет. Нельзя терять ни минуты, бубон мог уже сам лопнуть. Где-то нужно раздобыть спирт, алкоголь, но все вино ушло на вскрытие бубонов и причащение умирающих. Киврин вспомнила про бутыль, которую клирик припрятал в светлице Розамунды.

Корова попыталась оттеснить ее.

— Нет, — твердо сказала Киврин и, подхватив фонарь, толкнула дверь господского дома.

В сенях было темно, но сквозь узкие окна в зал струился свет, ложась длинными дымно-золотистыми полосами на холодный очаг, трапезный стол и рассыпавшиеся из мешка яблоки.

Крысы не разбежались. Они посмотрели на вошедшую Киврин, дергая маленькими черными ушками, а потом снова принялись грызть яблоки. На столе копошилась по крайней мере дюжина крыс, одна сидела на трехногом табурете Агнес, будто в молитве сложив изящные лапки.

Киврин поставила фонарь на пол.

— Убирайтесь!

Крысы на столе даже не обернулись. Молящаяся смерила Киврин холодным взглядом поверх сложенных лапок, словно незваную гостью.

— Выметайтесь отсюда! — заорала Киврин, топая ногами.

Они все равно не разбежались. Две спрятались за солонкой, а одна со стуком уронила яблоко. Оно покатилось и шлепнулось на тростниковый пол.

Киврин подняла нож.

— Прочь! — Она обрушила его с размаху на столешницу, и крысы брызнули врассыпную. — Из! — Она снова занесла нож. — Этого! — Киврин смахнула яблоки со стола, они запрыгали по тростниковому ковру. Сидевшая на табурете крыса в панике побежала прямо на Киврин. — Дома! — Киврин запустила в нее ножом, и крыса, слетев под табурет, скрылась в тростнике.

— Выметайтесь отсюда... — выдохнула Киврин и закрыла лицо руками.

— Муууу! — промычала корова из сеней.

—Это болезнь, — дрожащим голосом прошептала Киврин, зажимая рот ладонью. — Здесь нет ничьей вины.

Она подобрала нож и фонарь. Корова наполовину протиснулась в дверь и застряла. Зал оглашало горестное мычание.

Бросив ее там, Киврин поднялась в светлицу, стараясь не обращать внимания на шорох лапок над головой. В комнате стоял ледяной холод. Штора на окне оторвалась и висела на одном крючке. Полог с одного бока тоже оборвался под весом цеплявшегося за него клирика, а перина наполовину съехала на пол. Из-под кровати доносился шорох, но Киврин не стала разбираться, что там. Резная крышка сундука была откинута на спинку кровати, и внутри виднелась сложенная пурпурная мантия клирика.

Бутылка вина закатилась под кровать. Бросившись на пол, Киврин попыталась ее оттуда вытащить, но она укатилась от толчка еще дальше, и Киврин пришлось заползти под кровать наполовину, прежде чем удалось ухватить ее.

Затычка вылетела. Давно — вероятно, еще когда все толпились возле клирика. На горлышке застыло несколько липких капель.

— Нет, — пробормотала Киврин безнадежно и застыла в оцепенении с пустой бутылью в руках.

В церкви вина больше нет. Рош все израсходовал на соборования.

Внезапно Киврин вспомнила про ту бутыль, которую Рош ей выдал, чтобы промывать колено Агнес. Ввинтившись еще глубже под кровать, она осторожно пошарила за изголовьем, боясь опрокинуть бутылку. Сколько там оставалось, бог весть.

Несмотря на осторожность, она все-таки чуть ее не смахнула, но успела вовремя перехватить широкое горлышко. Выбравшись из-под кровати, Киврин потрясла бутылку. Почти половина. Она заткнула нож за пояс куртки, зажала бутыль под мышкой, ухватила мантию клирика и спустилась вниз. Крысы, собравшиеся продолжить прерванную пирушку, при появлении Киврин на лестнице снова разбежались. Она не стала смотреть, куда они скрываются.

Корова протиснулась в дверь почти на две трети и безнадежно заткнула выход. Раскидав ногой тростник, чтобы можно было ровно поставить бутылку, Киврин сложила свою ношу на пол и вытолкнула корову наружу под непрекращающееся страдальческое мычание.

Однако несчастная скотина тут же стала ломиться обратно в сени.

— Нет! — сказала Киврин. — Некогда.