И чудо произошло, чудо, как искра, проскакивающая между двумя существами, предназначенными друг другу на все времена. Катрин отдалась ему, как никогда не отдавалась никому, и в ответ необыкновенная радость охватила ее, радость, даже о возможности которой она никогда не подозревала. Радость, которая стерла все и одна минута которой стоила всей жизни…

Когда волна страсти прошла и она почувствовала себя лежащей без сил на голом полу своей темницы, она поняла, что Арно уходит. Она открыла глаза, увидела, как он, шатаясь, направляется к двери, и прошептала:

– Арно!..

Он повернулся медленно, как будто с сожалением. Открыл рот, желая что-то сказать, но ни один звук не вырвался из его груди. Тогда она очень тихо прошептала:

– Можешь идти… а я могу теперь умереть. Теперь я знаю, что ты никогда не забудешь меня.

С глухим криком он кинулся к двери, забыв свой фонарь. Катрин слышала его шаги по галереям крепости. Боясь, как бы не вошли солдаты, Катрин живо натянула на себя одежду, зарылась в солому и забылась во сне. Когда один из стражников вошел в камеру забрать фонарь и увидел, что она крепко спит, он в недоумении постоял несколько мгновений над ней.

– Так спать, когда через несколько часов тебя повесят, – поделился он со своим напарником, – вот это храбрость! Вот это женщина!

Покидая темницу, в которой томилась Катрин, Арно и не подозревал, какую огромную радость ей принесло его посещение. Все перевернулось в душе молодой женщины. Она позабыла и о застенке, и о той ужасной участи, которая ее ожидала. Счастье, которое она познала в этот час, заставило отступить страх смерти. Она отрешилась от всего и почти не обратила внимания на монаха, явившегося ее исповедать. Безучастно, с легкой улыбкой на устах выслушала она его, и эта улыбка даже слегка шокировала святого отца. Питуль, рыдая, принес ей еду, которой она давно уже не пробовала: белый хлеб, свежее мясо, вино – накануне в город по воде, сопровождаемый лично Девой, прибыл обоз с продовольствием.

– Как представлю, что она, быть может, сегодня вечером будет здесь, а вы ее не увидите… – рыдал Питуль так сильно, что Катрин пришлось его утешать. Лично ей, готовящейся к смерти, не было дела до Девы: ведь она умрет счастливой.

Эта странная безмятежность не покинула ее и тогда, когда вечером, в восемь часов, ее посадили в повозку, на которой обычно отвозили отбросы. Рядом с ней уселся монах, позади – палач, и в окружении стрелков они выехали из Шастеле. В грубом балахоне, с веревкой на шее, Катрин покорно тряслась в повозке, подпрыгивающей на ухабах. Ее огромные глаза напоминали глаза сомнамбулы, а сама она, казалось, принадлежала уже другому миру.

Повозка пересекла птичьи ряды, пустынные в этот час, и покатила по улице Отельри. Эта широкая улица с постоялыми дворами, процветавшими в обычное время, украшенными красивыми вывесками, была всегда оживленной, но в этот вечер на ней никого не было. Во всех домах ставни были закрыты, и несколько редких прохожих так спешили, что почти не обращали внимания на мрачный кортеж. Один из солдат пробурчал:

– Они все у Бургундских ворот, там, где Дева должна войти в город. Наши сеньоры-советники могли бы вынести свой приговор немного пораньше. А то и они там, и мы…

– Что же, придется поторопиться, – ответил другой.

– Тише вы, – приказал сержант, ехавший верхом.

И в самом деле, в восточной части города слышался шум многоголосой толпы. Она гудела, как рой встревоженных гигантских пчел, тогда как в других местах было тихо. Зазвонили колокола соборов Сент-Этьенн, Сен-Коломб и собора Орлеанской Богоматери. Крики и приветствия усиливались по мере их приближения к собору Сен-Круа.

– Она уже входит! – возбужденно вскрикнул стрелок.

– Аминь, – привычно произнес монах.

Катрин пожала плечами. Она торопила события, ей хотелось, чтобы вся эта зловещая комедия побыстрее закончилась. Забавно, но она больше не вспоминала Арно, а думала о Мишеле. С ужасающей отчетливостью видела она его, следуя на казнь по улице Сен-Дени. Вокруг нее бушевала толпа, а она была так одинока! Никому не было до нее дела. Вместе со старым вялым монахом и спешившими солдатами она приближалась к смерти.

Улица внезапно расширилась, и они увидели собор Сен-Круа. Шпили его еще блестели в последних лучах заходящего солнца. На темной паперти, освещенной двумя восковыми свечами, которые держали мальчики из хора, стоял прелат в черной ризе, рядом с ним с большим обрядовым крестом в руках застыл молодой служка. Шум ликования приближался. Колокола собора выплеснули волну оскорбительной радости на голову осужденной. Внезапный протест охватил ее: по какому праву все эти ликующие люди принуждают ее умереть? В ней вдруг с неистовой силой пробудился инстинкт самосохранения. Она задергалась в своих путах и, когда повозка затряслась по неровной мостовой, закричала:

– Я не хочу умирать!.. Я невиновна!.. Невиновна!..

Вопли толпы заглушили ее крики. Улица, на которой стоял собор, внезапно осветилась, по ней двигалась огромная толпа, несущая факелы, их было так много, что ночь отступила. В мгновение ока площадь была запружена народом. Окна поспешно раскрывались горожанами, чтобы выбросить наружу гобелены, куски разноцветного шелка, которые, разворачиваясь, спускались до самой земли. Повозка, в которой сидела Катрин, внезапно остановилась. Людское море преградило ей путь. Но этого никто не заметил. Глядя поверх ликующей толпы, Катрин увидела медленно продвигавшийся военный кортеж. Впереди, на белом коне, ехал рыцарь с обнаженной головой. Люди расступались перед ним. Сидя в своей повозке, возвышавшейся над толпой, осужденная поняла, что это Жанна. Ее протест внезапно прошел, и она сама не могла понять почему. Широко раскрыв глаза, оцепенев, смотрела она на ехавшую впереди военачальницу. На Жанне были белые доспехи, блестевшие так, словно были сделаны из серебра. Одной рукой она держала поводья, в другой был огромный, украшенный шелковой бахромой белый стяг, по которому были разбросаны лилии, изображен Спаситель и два ангела с лилиями в руках. Сбоку были начертаны слова: «Иисус, Мария». Но среди всего этого великолепия Катрин видела лишь юную прелестную девушку, ее чистое и ясное лицо под шапкой темных волос, подстриженных, как у мальчика, ее голубые искренние, лучистые глаза. Мужчины и женщины ходили вокруг Жанны, старались дотронуться до ее руки, доспехов или хотя бы коня. Она ласково улыбалась им и бережно отодвигала, беспокоясь о том, чтобы они не попали под копыта ее коня. В порыве восторга какой-то юноша нечаянно поднес свой факел слишком близко к одному из знамен, и оно загорелось. Быстрым движением Жанна схватила знамя, потушила пламя голой рукой и отбросила почерневшее, еще тлеющее полотнище. Толпа неистово зашумела. За спиной Девы Катрин разглядела Жана Орлеанского, Сентрайля и Гокура. Много неизвестных ей людей сопровождали Жанну, лишь Арно не было с ними.

Жанна устремила свой взор к собору, затем с недоумением взглянула на осужденную. Она осадила коня, повернулась к Дюнуа и указала рукой на печальный экипаж.