Выбрав лёгкий домашний посох, нацепив сверх яшмового креста золотое немецкое часовое яйцо, захватив дела, привезённые Биркиным, спросил у Прошки, метена ли малая трапезная – она долго пустовала, грязна небось.

– Власий мёл, говоришь? С Власия какой спрос и толк? С него, столетнего, с самого на пол больше волосьев спадает, чем он смётывает… Всё никак на печь не уберётся, а пора бы!.. Не будь он верным слугой матушке – давно бы погнал!

С помощью стрельцов начал спускаться в малую трапезную, где за столом была дюжина мест, и они часто во времена опришни играли там в «чёртову дюжину»: кто опоздал – будет тринадцатым, Иудой, ему желание исполнять. А желания бывали витиеватые, под вином затейливые: пойди ухо от татарина принеси! – приволоките сюда бабу, пусть снасилит! – отруби саблей башку барану! – голым муде на огонь садись!.. Как-то раз Федька Басман даже царя иудой назвать умудрился, за что и был огрет нагайкой до крови, что, однако, он зело любил.

Биркин и Строгонов, сидевшие на лавке вне стола, вскочили, бросились к руке. Кивнул Биркину, а Строгонова обнял и поцеловал, чем удивил (всем известно, что царь мало кого поцелуем жалует и к себе ближе, чем на вытянутую руку, не подпускает).

– Который же ты из Строгоновых? – усаживая их за стол, где стояла дневная трапеза: калачи, шаньги, подовые пироги, масло, икра, редька в меду, рыба белая и копчёная – ласково осклабился, любуясь на ладного молодого купца и лёгким махом прогоняя слуг.

Строгонов, не смея сесть, не зная, куда деть холёные руки, отвечал, что он – Максим, сын Якова, внук Аникея Фёдоровича…

– Аникей большой души был человек, на старости лет в скит под именем Иоасаф удалился, знаю, помню, – кивком прервал его. – Мои предки вашей семье благоволили, дед Иван с вами дела имел, и батюшка Василий дружбу водил, а у нас ещё лучше пойдёт, ибо весьма вашей почтенной семье радею. Все ли здоровы в дому? Всё ли благополучно? А почему тебя не знаю? Чего ты без бороды?

– Я всё больше за Яиком сижу, на Москву редко выбираюсь, дел на местах много. А борода… – Строгонов заикнулся. – Плохо растёт…

С лёгкой усмешкой обронил:

– Да уж вижу – ланиты как у младенца, хе-хе… – Потрепал Строгонова по горячей от волнения щеке. – Но учти: мужики безбородцев не уважают! Бабы, да, любят голый подбородок полизать, как и всё выпуклое, а для мужиков он – гвоздь в глазу: вон безбородый немчура идёт, не наш, чужой, ату его!.. Так бедного князя Кирилу Тарусина свои же убили, без бороды за литовца приняв. Садись! Где вы сошлись, Родя?

Биркин столкнулся с молодым купцом в Разрядном приказе, где тот пытался что-то втолковать сонным дьякам. Строгонов опустился на лавку, пояснил с виноватой миной:

– Да непорядки были. Дьяки кошт неправильно начисляли. У нас, государь, договор был таков: стрельцов мы сами содержим, с коштом, амуницией, огнеприпасами и прочим, а их семьи за счёт казны живут, по рублю в год. А дьяки половину от положенного семьям давали, а половину утаивали, говоря, что ваши мужья и так слишком много казне стоят, хватит с вас. А чего они стоят, ежели мы сами стрельцов полностью содержим? Ничего они не стоят казне. Меня послали разобраться…

«Господи! Опять! Неужели на этом свете я ничего, кроме известий о вечном мздоимстве и воровстве, не услышу?!» – подумал, но вида не подал, только пошутил горьковато, нахмурившись:

– Молод ты ещё с казнокрадами разбираться! Царю Навуходоносору не под силу было, а такому желторотику, как ты, и подавно! Узнаем. Уладим. Усмирим. Накажем. За всем не уследить! Господь свидетель, как хотели избавить державу от кривды, нечисти, нечистоты! Чего только не делали! Скольких в ад загнали – всё втуне, всё зря! – жарко и горько выложил. – Лихоимство раньше их на свет родилось. Недаром говорят: повытчик с пером – что плотничек с топором: что захотел, то и вырубил!..

– Да всё – себе в бездонный хамьян[183], чиновные чваны! – поддакнул Биркин, терпеть не могший бояр.

Остановил его взглядом, спросив у Строгонова в отместку:

– Но разве не правы дьяки? По первости договор был, что вы, Строгоновы, всё оплачивать будете, а как так вдруг вышло, что казна должна содержать стрелецкие семьи? Ась? Был или не был договор?

Строгонов заметно побледнел:

– Был, государь. Но…

Поднял руку в повязке:

– Стой, не кидайся возражать! Помню: сам разрешил платить семьям малые деньги. Но вот слишком много у вас стрельцов стало, посему малые деньги переросли в большие! Бояре в Думе и раньше, и ныне волнуются – негоже, дескать, простым купцам свои армии, как царям, иметь. Мало ли чего в их купецкие бошки взбрести может! А?

Строгонов сдержанно ответил, что не от хорошей жизни наёмников набрали, врагов отовсюду прорва набежала: не только с юга башкиры нападают и бродячие ногаи забредают, но и с севера плосковидные чукчи спускаться начали, а они дики и очень опасны.

Недоверчиво переспросил:

– Чем же они опасны? У вас, поди, и ружья, и огнебойные трубы, и пушки? – на что Строгонов охотно откликнулся:

– Как же, и ружья, и пушки есть, но эти чукчи ловки и изворотисты, в тундре, как звери, растут, в ярангах из моржовых шкур живут, сырое мясо едят, похлёбки на оленьей крови варят и даже, не к столу сказано, вынутый из оленьего желудка мох жрут, ежели голодны. Вот каковы! – Биркин передёрнулся, положил калач, украдкой икнул.

Строгонов продолжал:

– Себя даже в прицел взять не дают – так быстры и увёртливы! И суровы! Если дитя больное родится – мать его тут же удушает, в рот травы и мха напихав – якобы не она его убила, а он сам, травы нажравшись, задохся. И с детства огнём и шилом учат, чтобы всегда на чутком готове был. И воины отменные! Железные доспехи отвергают – они-де для трусливцев, а сами в панцирях из морёных моржовых шкур биться идут. Стрелой соболя в глаз бьют, чтоб шкуру не портить. Арканом любого из толпы на выбор вытащат, хоть какая там давка будет!

Усмехнулся:

– Так выходит, что лучше нам не из козаков-пьяниц, а из чукчей войско рядить и набирать?! А какова вера этих чукчей?

Строгонов покачал головой:

– В том и дело, что вера у них колдунская, кумирная, шаманская. Веруют, что душа после смерти в новое тело перебегает, посему смерти не боятся, даже жаждут, надеясь в будущем жить лучше. А если в плен попадут – тут же себя голодом уморят или на камни головой кинутся.

– Им-то этого и надо – скорей в новую жизнь впасть! – вставил Биркин.

Мельком подумалось, что и нам в такое веровать было бы не худо – легче жить и спокойней умирать: преставился – как кафтан сменил, в новую жизнь вошёл – и живи дальше. Занятно! «А у нас что?.. Путь из чрева матери на Страшный суд?.. А у них всегда всё новое…» Но эти мысли были не для молодых людей, потому со вздохом спросил, чего этим диким чукчам неймётся, чего они нападают на наши посты?