Симонов читает, не глядя на заголовки статей и названия газет, не обращая внимания на имена авторов. Слышит лишь голоса рассказчиков, сменяющих друг друга.

«…Милые русские дети! Вчера они прибыли с пароходом «Йоми Мару» в нью-йоркский порт. Два года мытарств по Сибири, утомительный переход через Тихий океан… А впереди — кто знает, сколько еще томительных дней придется перетерпеть, пока они попадут домой.

Милые дети! Смотришь на них — и сердце начинает ныть. Хочется всех приласкать, сказать в утешение так много. Тяжело вам без родительских ласк, отрезанным от дорогой родины!»

«…Достаточно присмотреться к детям, чтобы убедиться, что перед вами настоящие цветы русской юности. Промелькнетв детских глазах грусть по близким, затуманится юное личико. Но кругом друзья и товарищи!»

«…Встреча с детьми в Бронзвиле. Маленькая, одетая в новую матросскую блузку девочка спешит танцевать. Но какая-то старушка обхватила ее и спрашивает: «Девочка, ты едешь в Россию?» Девочка кивает белокурой головкой.Деточка, передай там поклон всем, — продолжает старушка. — Ох, Рассея, Рассея… Камни целовать там надо!» — Старушка прижимает девочку к исхудалой груди и горячо целует».

«…Толпа окружила юношу в очках. Это Дейбнер — представитель петроградских детей. Все толкаются, чтобы пожать ему руку. Он устал и пытается вырваться. Но не тут-то было. Вопросы не перестают сыпаться — как живется в Петрограде? А кому-то интересно знать, какую историю теперь проходят в русских школах…»

«…Гостящая сейчас в Нью-Йорке под опекой Красного Креста Петроградская детская колония завоевывает внимание обширной русской общины.

Отовсюду, из самых заброшенных уголков США поступают пожертвования деньгами, одеждой, обувью, книгами, игрушками. Жертвуют все, кто сколько может. Жертвуют взрослые. Жертвуют малые дети».

Два письма маленьких детей.

Из Филадельфии пишет Верочка Вадетская:

«…Я маленькая русская девочка. Мой отец в России. Я желаю помочь бедным русским детям. Я не могу послать много денег и шлю за себя и за свою сестричку Софию — 25 центов».

Другое письмецо пишет из Нью-Йорка русская еврейская девочка Рая Кинзбургская:

«…Дорогие дети! Только пять месяцев, как я приехала из России, и еще помню нужду и недостаток одежды, книг, игрушек и других предметов. Поэтому я посылаю вам мой скромный подарок.

Я понимаю, как тяжело вам будет теперь в России — и голод, и вечные пули. Я уже различала там, когда стреляла трехдюймовка, шестидюймовка или пулемет. Я привыкла уже. Но завидую вам, что вас сейчас встретят с любовью учителя. Я посещала детский сад в России до прихода Деникина. Но он закрыл наш сад и отнял у меня самые лучшие воспоминания.

Я также помню, как темно было в погребе, где мы прятались от погромов. О, если бы я увидела лично вас, то могла бы еще многое рассказать. Как я с мамой пряталась в нашем дорогом детском саду от пьяных казаков и многое другое.

Желаю вам, детки, застать уже спокойную Россию и чтобы вам не пришлось переживать ужасы стрельбы. Целую вас, детки!

Мне девять лет, и я уже тоже, как вы, совершила кругосветный рейс».

«…Два часа я следовал на автомобиле за колонной автобусов по улицам Нью-Йорка. Вместе со мной ехал мой приятель — пианист Ничов. Мы оба махали детям руками, посылали воздушные поцелуи. А когда подъехали совсем близко, одна маленькая девчушка высунула свою головку и спросила: „Вы русские люди?” „Русские”, — ответили мы. „Скажите же нам, куда нас везут?”

Дальше мы не слышали, так как автобус помчался вперед. Но в ушах, однако, долго звучал вопрос ребенка, вызывавший безграничную жалость: „Куда нас везут?”.

Их везут по миру, по морям и океанам. Длинное, очень длинное путешествие они совершили. Различные страны им показали. Повсюду им рады, заботятся о них, встречают цветами, подносят подарки. Но они хотят домой».

«…Сотни людей толпой явились на Ривер Сайд Драйв, чтобы увидеть детей. Они наделяли их шоколадом, конфетами, фруктами. Кто-то захотел дать одному мальчику деньги. Но мальчик оскорбился и сердито ответил: „Я не нищий, подаяния не хочу!”».

«…Одеты дети некрасиво. Они носят какие-то полусолдатские одежды, сшитые из разноцветных материй. Но их лица! Такие выразительные страдальческие лица глубоко чувствующих, столько испытавших. И все же они остались детьми… Невинными, чистыми, милыми детьми».

«…Я спросил одного мальчика, сколько среди них еврейских детей. „Ей-богу, не знаю, — ответил он. — Мы никогда не интересовались этим. Для чего нам это знать? Мы все из Петрограда. Вот и все!”

Как просто и мило — все из Петрограда…»

«…Сначала мы сидим на берегу моря возле огромной пушки и ведем беседу. Но нас начинают кусать комары, и мы уходим в казарму. Мой собеседник высокий, тщедушный на вид юноша. Глаза его светятся мягким болезненным светом. Говорит он с польским акцентом. Юноша идет к своей койке и возвращается с картонкой. В ней аккуратно сложены плитки шоколада.

— У меня в Нью-Йорке дядя есть. Он мне вчера уйму шоколада принес. Угощайтесь и вы.

Я беру шоколадку.

— Палка о двух концах, — говорит он и снова протягивает коробку.

— Бог троицу любит, — не отстает он от меня.

Я делаю попытку отказаться. Но не тут-то было. Съедаю и третью.

— А теперь, товарищ, съешьте за меня еще одну, — кричит новый мальчуган.

— И за меня! И за меня! — раздается со всех сторон.

Я отказываюсь. Говорю, что не могу есть много шоколада. К тому же и не особенно люблю его. Но все мои доводы напрасны. Приходится съесть по шоколадке за каждого.

— А вот это уже совсем другой шоколад, — говорят мне и открывают новую коробку. Пришлось и его попробовать.

— А теперь пойдем в столовую!

Опять увещевания и настойчивые просьбы есть побольше. Я ем, хотя и с большим трудом. Желудок полон шоколада.

Затем мы гуляем по парку.

Уезжаю из Водсворта, обласканный и перекормленный. На душе и радостно, и грустно».

«…— Почему нас везут во Францию? Ведь говорили, что повезут в Петроград? — спрашивают дети.

— По какому праву их отнимают у родителей? — негодуют русские эмигранты.

Но никто не получает ответа. Вот почему все возмущены и встревожены. Кто это так свободно властвует над судьбами семисот восьмидесяти беспомощных русских детей? Кто смеет держать их вдали от родных, лишать того, что принадлежит им?