— Они не настолько хорошо умеют это делать, как принято думать, — сказал Мойше. — Им даже близко не удалось подойти к тому, что я знаю. — Однако он больше не повторил свой вопрос. Боевики из отряда Мордехая Анелевича твердо усвоили правило: не-спрашивай-если-тебе-не-нужно-знать. Значит… — Ты был… Ты солдат?

— Да, военно-воздушные силы. А ты собирался стать врачом перед тем, как Польшу захватили нацисты. Мой отец постоянно меня этим попрекал; а мне больше всего на свете нравилось разбирать и собирать радиоприемники и всякие приборы. И вот я оказался очень ценным кадром, когда началась война. Меня тут же отправили учиться управлять радаром, так что во время наступления фрицев я практически ни на секунду не сводил с них глаз.

Русси не очень понял, что сказал Гольдфарб. Несколько слов Дэвид произнес по-английски, которого Мойше не знал совсем. Он просто шагал рядом, наслаждаясь восхитительным чувством свободы и надеясь, что это состояние продлиться как можно дольше. Если его вновь приобретенный кузен служит в английской армии, может быть, где-нибудь возле берегов Польши их ждет подводная лодка, вроде той, с которыми поддерживал связь Анелевич. Он открыл рот, чтобы спросить, но потом передумал. Если он не должен знать, зачем задавать бесполезные вопросы?

Гольдфарб быстро шагал по улице, нервно оглядываясь по сторонам. Наконец, он проговорил:

— Чем быстрее мы выберемся из Лодзи, тем спокойнее я буду себя чувствовать. Вне стен гетто еврей, как бельмо на глазу, так?

— Да, конечно, — ответил Мойше.

И тут же сообразил, что для его кузена в таком положении вещей нет ничего очевидного. Годы, проведенные в гетто, а перед этим в Польше, которая не знала, что ей делать с тремя миллионами евреев, приучили Мойше к роли всеми презираемого и во всем виноватого чужака. Он с потрясением узнал, что в других местах дела обстоят совсем иначе.

— Наверное, приятно быть, как все, — печально сказал он.

— Вместо того, чтобы постоянно получать по морде только за то, что ты еврей? Ты это имел в виду? — спросил Гольдфарб. Мойше кивнул, а его кузен продолжал: — Да, конечно. Только все равно существует предубеждение… иногда так, мелочь, но все равно приходится сталкиваться с особым отношением. Люди считают, что ты дешевка, трус… ну, и прочая чушь. Но по сравнению с тем, что я увидел здесь, от чего бежали мои предки — чтоб мне провалиться! — Последнее он сказал не на идише, но Мойше понял Дэвида без проблем.

Если приплывет подводная лодка и увезет его вместе с семьей в Англию… сможет ли он свыкнуться с практически неограниченной свободой? Выучить чужой язык трудно — ведь он уже взрослый человек… От необходимости оставить все, что он так хорошо знал — пусть жизнь здесь и причинила ему столько горя — Мойше вдруг охватил такой нестерпимый ужас, что он чуть не остановился.

Но тут они с Гольдфарбом поравнялись с двумя симпатичными польками, болтавшими на крыльце одного из домов. Обе замолчали и уставились на них так, словно боялись заразиться какой-нибудь мерзкой болезнью. Они продолжали молча смотреть вслед Мойше и Гольдфарбу, пока те не отошли достаточно далеко.

— Нет, может быть, я все-таки не буду жалеть, что уехал отсюда, — вздохнув, проговорил Мойше.

— Я понимаю, о чем ты, — ответил его кузен. — Здесь все почему-то думают, будто мы прокаженные. Я и сам с удовольствием унесу отсюда ноги. Если все пойдет хорошо, через пару недель ты с семьей будешь в Англии. Ну как, устраивает?

— Просто потрясающе, — ответил Мойше, а кузен с удовольствием треснул его по спине.

* * *

— Быстрее! — крикнула Людмила Горбунова. — Если мне не удастся зарядить пулемет, я не смогу стрелять в ящеров!

— Терпение, терпение, — ответил Георг Шульц, проверяя пулеметную ленту. — Если произойдет осечка, когда ты начнешь стрелять, тебе твой пулемет вообще будет без надобности. Делай все хорошо с самого начала, и тогда не придется жалеть потом.

Никифор Шолуденко немного помедлил, прежде чем передать Шульцу новую ленту.

— Советский Союз не твоя страна, — заметил он. — Тебе все равно, возьмут ящеры Сухиничи или нет. А для нас это будет означать, что Москва в опасности, совсем как в 1941 году, когда ей угрожали вы, фашисты.

— Да провались ваша Москва пропадом, — ответил Шульц, наградив офицера НКВД недобрым взглядом. — Если Сухиничи падут, это будет означать, что меня, скорее всего, пристрелят. Если ты думаешь, что мне все равно, ты не в своем уме.

— Слушайте, хватит! — крикнула Людмила, которая повторяла эти слова с того самого момента, как немец и офицер НКВД встретились в первый раз.

Ей приходилось следить за тем, чтобы они не прикончили друг друга по дороге из деревни, где все трое участвовали в перестрелке с противниками Толоконникова (Людмила так и не выяснила, кто такой Толоконников и какую группировку возглавляет), а иногда ей приходилось вмешиваться в их словесные бои, которые порой продолжались целых полчаса.

— А ты будь поосторожнее, — заявил Шульц тоном не терпящим возражений — так повел бы себя фельдмаршал или мужчина, который хочет с ней переспать.

Людмила прекрасно знала, что в данном случае правильно. Желание переспать с ней было единственным, что объединяло Шолуденко и Шульца. Авиабаза нуждалась в политруке, но Шолуденко остался здесь не только поэтому, хотя официальная причина звучала именно так.

Забравшись в кабину своего У-2, Людмила почувствовала определенное облегчение. Спорить или уговаривать ящеров не приходилось, они хотели только одного — убить ее. Избежать этого намного легче, чем постоянно держать на расстоянии Шолуденко и Шульца, которые не теряли надежды затащить ее в постель.

Шульц начал раскручивать пропеллер. Он оказался совершенно прав в одном — полковник Карпов так обрадовался, когда опытный механик вернулся на базу, что не стал поднимать шума из-за его самовольной отлучки. Кроме того, Шульц доставил назад Людмилу — еще одно очко в его пользу.

Маленький пятицилиндровый двигатель «кукурузника» проснулся и тихонько зажужжал. Звук показался Людмиле не совсем таким, к какому она привыкла, но Шульц успокоил ее, заявив, что беспокоиться не о чем. В том, что касалось моторов — в отличие от многого другого — она полностью доверяла немецкому механику.

Людмила отпустила тормоз, биплан помчался вперед по все еще не просохшей взлетной полосе, а потом медленно поднялся в воздух. Направляясь на юго-запад в сторону линии фронта, Людмила держалась на уровне крон деревьев. Летчики военно-воздушных сил Красной армии твердо усвоили одно правило — чем выше поднимаешься в воздух, тем больше у ящеров шансов тебя сбить. И тогда не видать тебе родной базы никогда!

Линия фронта к югу от Сухиничей, находилась совсем недалеко от базы и неуклонно к ней приближалась. Как только установилась хорошая погода, ящеры снова перешли в наступление и, устремившись к Москве, упорно пробивались сквозь остатки немецких и советских войск. Сквозь непрекращающийся шум помех удалось разобрать переданный по радио приказ Сталина — «Ни шагу назад!» К сожалению, одно дело отдать приказ, и совсем другое иметь возможность его выполнить.