В поведении Якова Ивановича — «праздник на улице торговли и промышленности», так расцветшей благодаря министру Витте.

В поведении князя Енгалычева, вошедшего под ручку с Ананькиным, — двусмысленное положение той части «опоры трона», которая, так сказать, уподоблялась тому ласковому теленку, которому удается сосать двух маток: Дворянский банк и винную монополию.

В поведении интеллигенции — полную идеологическую разруху и «смешение языков». Яков Иванович, как бы оскорбленный в своих лучших чувствах отказом генерала Замураева выпить за министра финансов, вздумал апеллировать ко всей публике:

— Как же так, господа? Кто поднял наши финансы и нашу промышленность до такой высоты? Кто обогатил государство? Витте! Теперь, скажем, сколько голодного народу около фабрик и заводов кормится? А кто сделал это? Витте! Все мы должны выпить за здоровье Сергея Юльевича!

Вот тут и началась словесная свалка…

Интеллигенты старой народнической веры прямо осатанели в своем озлоблении против Витте. Обвинения, одно другого страшнее, посыпались на голову ненавистного министра: спаивает и разоряет народ, искусственно насаждает капитализм и пролетариат, стремится разрушить крестьянскую земельную общину и превратить народ в батраков для помещиков и фабрикантов, государственный бюджет увеличивает на крови и поте мужика.

— Вы говорите, — поднял вашу промышленность и финансы! Именно вашу! Из мужицкого кармашка последний грош в ваш карман перекладывает. На кой черт ваши фабрики и заводы, когда мужику не только купить продукты промышленности не на что, а и жрать-то нечего! Благодетели!

Яков Иванович даже испугался: как бы не избили еще!

— Как же так? Какое же государство без промышленности?

— Мужик вон сахар наш только полижет, а немцы им свиней откармливают!

Совершенно неожиданно на защиту испугавшегося купца выступили интеллигенты новой марксистской веры, из тех, которые одобряли развитие капитализма и находили необходимым во имя приближения к социализму поскорее «выварить мужика в фабричном котле» и потому ничего не имели против обезземеливания крестьян. Они с таким пафосом защищали министра Витте, что можно было подумать, будто и Витте — тоже марксист и их единомышленник.

И, защищая Витте, они обрушились на интеллигенцию старой веры с не меньшей злобой, чем те на Витте и его защитника Якова Ивановича…

Поднялся бестолковый шумный хаотический спор, спор — чтобы переспорить, в котором русские интеллигенты, защитники всяческих свобод, перестают считаться с чужим взглядом и убеждением, наносят друг другу словесные оскорбления, стараются поддеть друг друга острым обидным словцом, когда за средствами победы теряется уже и цель ее, когда люди забывают уже, о чем они, собственно, спорят…

Конечно, ни князь Енгалычев, ни Яков Иванович Ананькин ровно ничего не понимали. Князь лишь убедился, что генерал Замураев прав: революционеры горой стоят за Витте, а Яков Иванович взял князя под ручку и повлек к выходной двери.

— Свои собаки грызутся, чужая не приставай! — шепнул он на ухо князю. — Уйдешь от зла, как сказано, и сотворишь благо…[505]

Предчувствие не обмануло Якова Ивановича. Лишь только они вышли, как грызня перешла в драку. Кто-то кого-то оскорбил, назвавши «прихвостнем Витте», а тот ответил плюхой. Один статистик дал другому статистику принципиальную плюху, они начали драться, а их стали разнимать, и получилась общая свалка: подрались и разниматели.

Спасибо Ване. Он и пьян, да умен. Сразу сообразил, как остановить позорное происшествие. Он вспомнил, что за выходящим в сад окном есть поливная кишка. Выскочил в сад и пустил сильную струю воды в эту собачью схватку. И все сразу опомнились…

Конечно, при этом оказалось несколько невинно пострадавших. Дрались пятеро, а мокрыми оказались десять человек.

Вот тут и пригодился Ванин «приемный покой» и карета скорой помощи.

Весть о прискорбном происшествии быстро сделалась общим достоянием, но никто не придал этому особенного значения: мало ли что случается по пьяному делу! Все были заняты своим делом, преследовали свои интересы.

Впрочем, генерал Замураев с большим удовольствием слушал рассказы очевидцев о мордобитии. Покручивая свой накрашенный зеленоватый ус, он говорил Павлу Николаевичу:

— Вот ваш будущий парламент!

Посмеивался и Яков Иванович:

— У нас на свадьбах горшки бьют, а у вас прямо по башкам!

Враги обсушились, протрезвились, примирились под воздействием Павла Николаевича между собой, и все пошло своим порядком…

На другой день проводили молодых в заграничное путешествие. Бабушка захворала, гости начали разъезжаться. Остались только родственники и друзья, которые долго еще не могли разорваться.

Опустела белая девичья комнатка на антресолях. Бабушка каждый день заходила туда, присаживалась, вздыхала и отирала платочком слезы…

— Отлетела моя голубка!

VIII

«Ох, тяжела ты, шапка Мономаха!..»

Особенно тяжела, когда самодержец не обладает ни силой воли, ни мудростью змия, ни хитростью лисы, ни предвидением государственного вождя и пребывает в вечном колебании, сомнениях, нерешительности, заставляющих его не верить самому себе и собственному могуществу и искать опоры в окружающих советниках. И как верить этим советникам, если не веришь самому себе? Если сомневаешься даже в собственном выборе?

Молодой царь получил в наследство от отца двух советников: Победоносцева и Витте. Оба с недюжинным умом и государственными способностями.

Если бы молодой царь обладал необходимыми для самодержца талантами, он умел бы, пользуясь советами этих двух мудрецов, взаимно отрицающих друг друга, найти свой собственный путь и утверждать свою самодержавную волю. Но такими талантами, при наличии всяческих человеческих добродетелей, молодой царь не обладал…

И самодержавный скипетр выпал из его рук и сделался игрушкой придворных партий, придворных льстецов и карьеристов, дворянской камарильи, прикрывшихся щитом патриотизма и верноподданничества аферистов. Два полученных в наследство от отца мудреца, Победоносцев и Витте, ценность которых в глазах молодого царя была уже взвешена в прошлое славное царствование, давали совершенно различные несовместимые советы. Значит, кто-то из двух мудрецов неправ, вводит в ошибку и заблуждение, кто-то из двух толкает на ложный шаг, может быть, сам того не ведая, а может быть, и с каким-нибудь умыслом… Душа царя, как вода в взбаламученном источнике, темнеет… А в мутной воде так удобно ловить рыбку! А рыбаков таких вокруг трона великое множество…

Всякому овощу свое время. Вероятно, и Победоносцев был когда-то весьма нужным и полезным государственным человеком. Но это время уже давно прошло. Победоносцев уже пережил самого себя, напоминал государственного старьевщика, государственного Плюшкина, собирающего и хранящего всю отжитую рухлядь прошлого столетия. Историки называли его «злым гением России». А между тем этот живой покойник не терял своего влияния на царя, его решения и поступки. В побуждениях своих, однако, этот первейший из «бегемотов» Его Величества был всегда чист и искренен и тем сильнее действовал своими советами на царя. «Золотой век» России для этого старца был в прошлом, и туда он упрямо направлял государственный корабль. Но колесо истории не вертится в обратную сторону, и этот «золотой век» Победоносцева и его ставленников был такой же утопией, как «социалистический рай» революционеров.