драмати­ческой форме, хотя не могли рассчитывать на то, что их пьесы попадут на театральные подмостки. Все они тяготели к реализ­му и к сатире и были убеждены, что форма драмы даст возмож­ность изобразить действительность с наибольшей точностью. Этим объясняется появление в 60-х и 70-х годах таких быто­вых пьес, как «Бабьи узелки» (1864) Людвига Левинсона (пье­са эта впервые появилась на сцене в 20-х годах нашего столе­тия), «Реб Иохце Дал-Гао» Шмуэля Бернштейна, «Хаим-бога­тей» (1866) и «Певица Рохеле» (1868) И. Б. Фальковича, «Не­обыкновенный брис» (1871) и «Комиссионер» (1879) Ульриха Калмуса.

Пора, однако, вернуться к Менделе Мойхер-Сфорим, к цен­тральной фигуре нашей литературы. Есть нечто символичес­кое в том, что Шолом-Яков Абрамович (1836—1917) привер­женец Гаскалы и современных методов воспитания, признан­ный участник литературы на иврит, преобразился в человека из народа, простака-книгоношу, как только он начал писать на идиш. Менделе Мойхер-Сфорим — это не только псевдоним, это также художественный образ в его богатой галерее типов: он стоит перед нами, как живой, этот старый еврей с нагружен­ной книгами тележкой, в которую впряжена тощая кляча, по­стоянно ухмыляющийся, мудрый странник по городам и мес­течкам черты оседлости. Впоследствии, когда за писателем ук­репилось почетное звание «дедушки еврейской литературы» (данное ему «внуком» Шолом-Алейхемом), представление о «дедушке» сливается с представлением о той маске, в которой Шолом-Яков Абрамович предстает перед еврейским читате­лем. Это первый большой писатель на идиш, которому удалось завоевать интимную привязанность и глубокое уважение ши­роких кругов читателей.

В течение первых двадцати лет своей деятельности Менде­ле Мойхер-Сфорим выступает как боец и обличитель («Ма­ленький человечек», «Фишка хромой», первый вариант «Вол­шебного колечка»), но постепенно его творчество становится более уравновешенным. Он переходит от сатиры к юмору, от тенденциозности, подсказанной общественными мотивами, к объективизму, от борьбы с теневыми сторонами еврейской жизни — к увековечению ушедшей жизни (более поздний ва­риант «Волшебного колечка» и «Шлойме сын реб Хаима»). Начав, как просветитель, маскил, — но верный направлению, репрезентантом которого был Элиэзер-Цви Цвейфель, — Мен­деле не выступил против хасидизма и никогда не задевал рели­гиозных чувств читателей. Его социальная сатира направлена была против заправил общины, верховодивших народной мас­сой, она бичевала экономическую беспочвенность, праздность, презрение к физическому труду, провинциальную беспомощ­ность, готовность довольствоваться малым, духовную ограни­ченность и изоляцию от окружающего мира («Странствия Бе­ньямина Третьего»).

Идейно Менделе стоял значительно выше своих современ­ников. Хотя драма «Такса» является как бы продолжением «Беззаконного мира» Ицхок-Бера Левинсона, в ней, наряду с беспощадно разоблачаемой машиной коррумпированных дель­цов общины, выступает наделенный некоторыми чертами са­мого автора образ Шлойме Бекера, этого предтечи грядущего еврейского революционного движения. В символической пове­сти «Кляча», которую можно рассматривать, как вторую часть «Таксы» (1873), автор, опережая на десять лет свое поколение, становится провозвестником национальной идеи, воспринятой в еврейской среде лишь в 80-х годах. В этой повести, которая, кстати сказать, пользовалась большой популярностью у чита­телей, автор выступает с критикой экономической программы Гаскалы, предваряя ту критику, с которой выступило впослед­ствии еврейское революционное движение. Менделе принад­лежит почетное место не только в истории литературы, но и в истории еврейской общественности. Это вполне естественно, ибо основной чертой литературы на идиш является ее тесная связь с общественной жизнью, постоянный параллелизм раз­вития художественных форм и новых идей в еврейской обще­ственности.

Менделе Мойхер-Сфорим был синтетическим реалистом. Он создал типичное местечко Кабцанск (от слова «кабцан» — бедняк) и дал нам большие полотна, изображающие характер­ные ситуации в жизни еврейской местечковой бедноты в сере­дине 19-го столетия. Он рисует все возрасты, все социальные слои, дом и синагогу, баню и богадельню, нужду будней и бла­годать субботы, жилище, одежду, пищу, образ мысли своих ге­роев, их разные ухватки и навыки. От изображения местечка он переходит к зарисовке типов большого еврейского города Глупска (прототипом Глупска был Бердичев, подобно тому, как прототипом Кабцанска явилось местечко Капуля Минской гу­бернии, в котором автор родился). События, происходящие в Глупске, относятся к 60-м и 70-м годам. Все последующие пе­ремены, наступившие в еврейской жизни, отсутствуют в про­изведениях Менделе: вплоть до глубокой старости он пытается совершенствовать и углублять изображение типов, которые поразили его воображение в юные и зрелые годы. Изображен­ная им жизнь почти неподвижна, статична; от этого подхода автора пострадала сюжетная сторона его произведений. В его романах мало интриги, мало происшествий, что компенсирует­ся мастерской обрисовкой характеров и ситуаций, нравов и уч­реждений. К этому прибавляется своеобразное описание при­роды у Менделе, который как бы «облачает ее в молитвенное одеяние, — в талес». Нет сомнений, что писатель «объевреил», придал чисто-еврейский колорит всем своим заимствованиям из лучших образцов современной русской реалистической ли­тературы.

Хотя Менделе начал писать на идиш под влиянием идеалис­тических и народнических мотивов, но вскоре его захватила не­посредственная радость художественного творчества (нечто по­добное испытал раньше Шлойме Этингер), это его побуждало совершенствовать, шлифовать каждую фразу, каждое слово. Его тщательно взвешенная, чеканная проза стала образцом не толь­ко для его последователей в литературе, но и для писателей, сто­ронников других литературных школ: в области языка все они сохранили верность «дедушке». Х.-Н. Бялик как-то заметил, что Менделе не только основоположник реалистической школы в еврейской литературе, но и создатель самого языка. Он офор­мил еврейский литературный язык, и, путем преодоления диа­лектов, утвердил его языковые основы.

Менделе внушал писателям мысль о глубокой ответственно­сти, лежащей на их профессии.

Он сам был олицетворением идеи служения народу путем художественного творчества и помог развитию эстетического вкуса у своих соплеменников. Он неустанно перерабатывал свои произведения: их позднейшие варианты представляют со­бой порой новые произведения. Он является связующим звеном еврейской литературной жизни всего 19-го века: в нем нашли свое завершение народнические тенденции Гаскалы; ему дано было осуществить задачу создания литературного языка, по­ставленную еще в начале столетия Менделем Сатановером; он достиг значительных высот в области общественной сатиры и художественного синтетического реализма. Наследник старин­ной дидактической литературы, традиции магидов и авторов по­пулярных книг для народа, он стал путеводителем своего и по­следующего поколения, — в сущности двух поколений писате­лей-реалистов. Корни его творчества уходят в далекое прошлое, за пределы 19-го века, а влияние распространилось много даль­ше 19-го века.

Одновременно с Менделе вошел в литературу Ицхок-Иоэль Линецкий (1839—1916), зоркий наблюдатель еврейской жизни и острый сатирик. Его автобиографический роман «Польский мальчик» (во втором издании — «Хасидский мальчик»), кото­рый является резкой, беспощадной критикой хасидизма, вызвал много шума; но в противоположность Менделе, талант Липец­кого не рос и не развивался, и в течение всей своей жизни он не пошел дальше этого юношеского произведения. Он пробовал свои силы в разных литературных жанрах, в конце концов оже­сточился и лично стал «анти-Менделе». В годы старости он