Поэтому неудивительно, что ранние работы Роббинса были отмечены особым вниманием к стилю: каким образом движения вытекают из того, как люди живут и во что верят. Он проводил объемнейшие исследования к своим постановкам и в результате создавал движения, которые казались настолько органичными и уместными, что было трудно поверить, что персонажи танцуют.

Первой из таких постановок была «Матросы на берегу» для Театра балета. Эта работа 1944 года стала для Роббинса поворотным моментом: очень американская, джазовая и понятная простым людям история; также это был первый опыт сотрудничества с Леонардом Бернстайном (1918–1990). Им обоим было по двадцать пять, и между ними мгновенно установилась особая связь: как и Роббинс, Бернстайн был сыном евреев-эмигрантов из России и тоже мечтал создать отличительно американский стиль в музыкальном искусстве.

Балет рассказывал о матросах, которые проводят увольнительную в Нью-Йорке, но это не были забавные похождения в стиле Голливуда. Страна участвовала в войне, и Роббинс хотел показать жизнь молодых людей без прикрас. Работая над балетом, он посетил военно-морские верфи в Бруклине и корабль ВМС США «Висконсин». Хореография была технически очень непростой, но казалась расслабленной и обыденной, словно балетный сленг: двойные развороты в воздухе заканчивались шпагатами, кувыркание колесом – быстрыми, комичными цепочками шагов. Музыка Бернстайна – с джазовыми интонациями и обилием медных духовых – как нельзя точнее передавала ту напористость и энергию, которой добивался композитор вместе с Роббинсом. Один критик с облегчением писал, что в балете нет «попыток выпячивания “типажей из народа”, которыми отличались народные балеты, вроде “Парня Билли”»14.

«Матросы на берегу» имели такой успех, что Роббинсу и Бернстайну пришлось сделать версию для Бродвея в соавторстве со сценаристами Бетти Комден и Адольфом Грином. Премьера состоялась в следующем году под названием «Увольнение в город». Мюзикл оказался еще жестче и более острым политически, чем балет: сценарий создавался в дни высадки союзников в Нормандии (а муж Комден был на фронте), и команда создателей старалась уловить пьянящее чувство восторга, охватившее молодых матросов, вперемешку с замиранием сердца в их единственный вечер в городе – ведь он мог оказаться последним. К сожалению, то настроение было полностью утрачено в солнечном голливудском фильме с Джином Келли и Фрэнком Синатрой. И это было еще не все: главную роль «всеамериканской» девушки отдали танцовщице японского происхождения Соно Осато (ее отец был в то время интернирован в лагере куда-то на запад), а чернокожие певцы и танцоры принимали участие в постановке наравне с белыми.

«Увольнение в город» обернулось огромным успехом, и карьера Роббинса стремительно пошла вверх. Он разрывался между Бродвеем и балетной сценой, и в конце концов такой режим работы закрепился у него еще на два десятилетия. На Бродвее он поставил танцы и выступил в роли режиссера целого ряда блистательных шоу. Но он продолжал очень серьезно заниматься и балетом, и хотя Роббинс, возможно, больше известен по бродвейским спектаклям, не стоит обманываться: он не только начал свою карьеру в Театре балета и провел более тридцати лет в «Нью-Йорк Сити балле», но успел в промежутках, продолжая работать на Бродвее, организовать собственную балетную труппу – «Балеты США», гастролировавшую и в Европе, и на Дальнем Востоке. Балет – не только па, но все, что он символизировал, – был краеугольным камнем искусства Джерома Роббинса.

Многие из его ранних балетов утрачены, но по свидетельству очевидцев они часто были мрачными, в стиле Тюдора, и фотографии служат тому подтверждением. Возьмем «Факсимиле» (1946), поставленный на музыку Бернстайна для Норы Кэй и Хью Лэнга. Действие: поцелуи, соблазнение, отторжение, сплетение тел, напоминающее агрессию, пока Кэй не крикнет «Прекрати!», после чего все резко покидают сцену. Или, к примеру, «Гости» (1949) на музыку американского композитора Марка Блицштейна. Балет повествует о «своих» (танцовщики с нарисованной на лбу точкой) и «чужих» (без точки): мужчина с точкой и женщина без точки полюбили друг друга и стремятся убежать от социальных условностей и слепых предрассудков, не позволяющих им быть вместе. Годом позже появился балет «Век тревог» по мотивам стихотворения У. Х. Одена, вновь на музыку Бернстайна: тревожная эмоциональная картина, полная препятствий и заграждений, со зловещими людьми в масках для фехтования и падающей фигурой в черном капюшоне и на ходулях. По мнению Мортона Баума, балет передавал «основные эмоции целого поколения». Социолог Дэвид Рисмен писал об «одинокой толпе», а Роббинс показал ее на сцене15.

Через год Роббинс создал один из самых уродливых и тяжелых балетов за всю историю. «Клетка» – это двадцатипятиминутная оргия воинствующих женщин в обличье насекомых, которые преследуют, убивают и с явным сексуальным удовольствием поедают всех чужаков мужского пола. Это зрелище столь же безжалостное и возбуждающее, как и музыка Стравинского, – и столь же пронзительное. В начале балета рождается маленький жучок – Новенькая (изначально в исполнении Норы Кэй). Племя принимает ее и начинает учить ходить, двигаться и убивать, как все остальные. Роббинс показывает нам язык этой толпы, но это не язык насекомых: он основан на движениях, выражающих агрессию и страх, вплетенных в небольшой набор классических па. Тела сталкиваются в самообороне, глаза мечутся из стороны в сторону. Движения, имитирующие рвоту, удушение и поедание жертв, переплетаются с амплитудными прыжками, арабесками и резкими скачками. Новенькая влюбляется в чужака. Они танцуют страстное, полное томления па-де-де – песнь любви, которая изо всех сил пытается смягчить изломанную, озверелую лексику танца остальных. Но в итоге инстинкт и толпа оказываются сильнее любви, и Новенькая ритуальным движением перерезает горло своему возлюбленному; после этого она добивает его ногами, и мертвое тело болтается под ударами и катается по сцене. В финале обезумевшее племя поедает убитого и доводит себя до оргазма.

«Клетка» – один из величайших балетов Роббинса. После премьеры, состоявшейся в 1951 году, критики были в шоке от его свирепости и беспощадности. (Правительство Нидерландов поначалу запретило балет как «порнографический».) Но Роббинсу реакция общественности показалась забавной: «Я не понимаю, почему некоторые столь шокированы “Клеткой”. Это не более чем второй акт “Жизели” в современном видении». Классический балет с его одухотворенным лиризмом – это язык аффирмации, утверждения человеческих возможностей: Жизель продолжает любить до последнего вздоха. И Роббинс, несомненно, также использовал этот формальный язык, но урезал его, исказил и ограничил его синтаксис. Новенькая умеет лишь тосковать, но у нее нет слов, чтобы любить, и эта нехватка чрезвычайно ощутима16.

В 1953 году Роббинс создал свою версию «Послеполуденного отдыха фавна», первоначально поставленного Нижинским в Париже в 1911 году. Балет Роббинса на музыку Дебюсси – это па-де-де двух танцовщиков в репетиционных трико, исполняемое в балетной студии, и зрители составляют четвертую стену – «зеркало», в которое смотрятся артисты. Балет начинается с того, что на полу лениво раскинулся мужчина в трико и с обнаженным торсом, словно только пробуждаясь ото сна. Входит девушка. Они танцуют – вместе и отдельно, у станка и в связках в паре; их движения просты и чувственны, но как-то отстраненны – никаких внешних эмоций. Танцовщики не взаимодействуют друг с другом, а вместо этого смотрятся в зеркало, изучая каждый себя, даже когда танцуют вместе. В какой-то момент они останавливаются, девушка садится на пол, подобрав под себя колени, и ни на минуту не отводит глаз от зеркала. Мужчина оборачивается, чтобы взглянуть на нее, и целует в щеку: она по-прежнему следит за всем в зеркале, медленно поднимает руку и дотрагивается до того места, куда он ее только что поцеловал. Затем поворачивается к нему, и на какое-то мгновение их глаза встречаются, но ее взгляд тут же возвращается к зеркалу. Вскоре девушка медленно покидает студию на пальцах, а мужчина опять ложится на пол, как в начале.