– Ты голоден. – Сивый показал на руки старика. – Голоден до огня и железа. За любимым делом время летит быстро.

Жарасс, улыбаясь, кивнул.

– Еще недавно я почитал свою жизнь непоправимо изломанной, а пустая и холодная кузня оживала и согревалась лишь на несколько дней в году, когда у дружинного саддхута играла охота выгнать на лицо благородную испарину. Теперь кузня горяча каждый день, и с тем благодатным огнем нисходит в душу старика покой. Ничто не случается просто так, и, если солнцу и луне я был нужен с мечом, а не с молотом, так оно и было. А теперь…

Ястам вздохнул, огладил бороду, поднял благодарственный взгляд к небу:

– У меня появился молотобоец, которому я передам все свое умение, только чудом не замытое потоками битвенной крови.

– Кто? – ахнула Верна.

– Сын! – Жарасс обнажил в улыбке крепкие зубы. – Вернулся, хромая. Отвоевался.

Наутро гостин у Ястама Верна проснулась от легкого озноба. К слову, спалось под полуденным сводом необыкновенно – послесолнцие немного остудило землю, и пряный травяной аромат едва не замаслился в воздухе. И даже ночью воздух не остывал, и неоткуда взяться зябливой дрожи, но ведь взялась.

– Ты чего?

Оперся на локоть и смотрит не отрываясь. Молчит, лишь смотрит. Напустил знобливых мурашек по коже, разбудил, не трогая, не окликая.

– Ничего.

– Выступаем?

– Позже.

– Зачем разбудил?

– Думаю.

– О чем?

– Каким он станет.

– Кто?

– Мальчишка.

– Какой?

– Сын.

– Чей?

Промолчал. Наконец проснулась, догадалась.

– Но я не…

– Да.

Верна растерянно захлопала глазами. Отчего-то поверила. Сразу и безоговорочно. Ага, поучите Сивого заглядывать за ту сторону событий и всякоразных дел! Еще мгновение назад зябла, теперь в жар бросило. Тонко, по-бабьи запрела. Прижалась к Сивому задом, ручищу перебросила себе на живот, часто-часто задышала.

Вся зима, в тутошних краях совсем бесснежная, прошла в странствиях по полуденным княжествам. Деревня горцев, острова Субайнала, дворец Палам-Антина… Верна провела Сивого по землям, что потусторонники мало наизнанку не вывернули, и почти везде, как и Безрод, сливала кровь. Только на островах Сивый не пролил ни капли и ей не разрешил. Хотела было спросить, да передумала. Сама поняла. Пусть не ступит больше в крепость нога человека, не зазвенит крепостное эхо мечным железом и не станут воды величавого Субайнала мертвыми и безжизненными. Люди должны ходить к морю без боязни, и ни одна стрела не сорвется со стен островных крепостей. Пусть по камешку раскатятся твердыни, если кто и пожалеет, так не Безрод и она.

Весной двинулись в обратную дорогу, пересекли Теплое море, только в стране Коффир взяли не на полночь, а на запад, вдоль побережья. Там, в днях пути, на самом берегу моря раскинулась Поручейская земля, когда-то щедрая и благодатная, а с недавних памятных пор выжженная и залитая кровью. Верна долго не понимала, почему обошли отчую землю на пути из Сторожища, а теперь замысел Безрода проступил явственно, словно кровь на белом полотне. Пока шли, болтала без умолку. Только бы не молчать, лишь бы не сдаться волнению и дрожи. Пузо выросло, верхом больше не ехала. В одном из поселений купили телегу, и с некоторого времени сделался Губчик обозным жеребцом – влачил повозку под оглоблей. Верна теперь находила себя премного странно, будто влезла в чужую жизнь. Шальными глазами смотрела на Безрода, когда смеялась, когда песни орала, и слышал бы Тычок эту похабщину. Сама стала точно брага – дыхание загустело, еще чуть, и станет видно, как пар зимой. Дохнуть на мужчину – с ума сойдет, распалится, не скоро остынет. Но Безрод ничего, держится. Ухмыляется.

Мужская одежда давно лежала в углу телеги, и так приятно стало в бабских нарядах, и так они кстати пришлись… Как будто знала. А Сивый чудо учудил – в попутной деревне заставил переделать сиденья повозки. Убрали жестко закрепленные, обрезанные точно по ширине доски, и поставили на их место более длинные и гибкие. Ничего, что выступали из боков, зато не трясло, только упруго покачивало.

Когда ступили в родные пределы. Верну затрясло, не совладала со слезами. От поселения почти ничего не осталось, будто и не было вовсе – пожарище затянуло свежей травой, занялся молодой лесок. Сивый молча выглядывал исподлобья, но даже вздохом не обнаружил свое присутствие. Так и бродила папкина-мамкина дочка по родине будто заблудшая. Глядела в никуда, что-то шептала, долго не сходила с места, где когда-то стоял отчий дом. Теперь лишь полусгнившие обгорелки уродливо чернели в высокой траве.

Безрод присел на корточки чуть поодаль, оглянулся, подозвал.

– Тризнища, – кивнул перед собой.

Верна всхлипнула, молча приподняла брови.

– Отец. Мать и сестры дальше.

– Как узнал?

Промолчал. Понимающе кивнула: ага, научите потусторонника выворачивать обыденность наизнанку.

– А Грюй? – замешкалась, запнулась.

– Там.

Встала на тризнище и зашепталась с отцом, который теперь глядит на дочь из палат Ратника, поднимает чару с пенной брагой и ревет в голос – внук в мир просится, скоро закричит.

– …мама, а как это… а как быть с тем… а больно будет? – шептала в небо, стоя на тризнище матери. Промолчала мать, не ответила, но легла на затылок тяжелая ладонь, поиграла с отросшими волосами.

– Выше нос, оторва!

Привалилась к Безроду спиной, нашла затылком губы, ласково потерлась.

Ночевали на пепелище. Ночью сбросила одеяло, открылась воздуху родины вся, уснуть не смогла. Смятением унесло сон к такой-то матери, показалось даже – в груди свистит. Сивый приподнялся на локте, заставил смотреть себе в глаза – в темноте нашла их без труда, будто нащупала, – и отпустило.

– А почему заставу не отстроили заново?

– Люди сами не поняли, – помолчал, ответил не сразу. – Здесь разлита злая сила, помнишь? Черный…

Кивнула. Вздохнула. Потянулась к Безроду губами. Умен, сволочь! Привел в отчую сторону брюхатую, только муж не Черный Всадник – другой. Не прошло то жуткое сватовство. Отец видел сверху, радовался.

Благополучно дошли до ближайшей пристани и погрузились на широкий грюг, что шел в Торжище Великое. Верна давно приметила за собой странность – день за днем, месяц за месяцем будто сглаживалось лицо Безрода, расползались рубцы, и теперь окончательно исчезли. А когда услышала шепоток за спиной: «Ты гляди, страшен как! Вот это рубцы!» – едва отповедь не дала. Какие рубцы, где увидели? Вовремя язык прикусила. Хотела увидеть его лицо чистым, без шрамов? Хотела смыть с лица жуткое обличье? Самой видно, другим – нет.

– Чего уставилась?