Все так же с портфелем под мышкой я вновь бреду сквозь толпу, запрудившую rambla. Я чувствую себя так, словно спустился с Синая на парашюте. Вокруг мои братья, человечество, как любят выражаться, по-прежнему маршируют, подобно мне. Я едва сдерживаю желание начать пинать во все стороны, чтобы несчастные идиоты улетели прямо в рай. В этот «хронологически точный момент», когда я пенюсь, как шампанское, какой-то тип тянет меня за рукав и сует под нос не-потребные открытки. Я продолжаю идти, как шел, словно в трансе, и прилипший ко мне тип на ходу тасует открытки и бормочет, задыхаясь: «Глянь, какие куколки, пальчики оближешь! Задешево отдам. Бери всю пачку - центов». Я внезапно останавливаюсь и принимаюсь смеяться так, что ему становится страшно, и смеюсь все громче и громче. Разжимаю пальцы, и карточки летят на землю, как огромные снежинки. Люди подбирают их, вокруг меня собирается толпа, обступает все теснее, любопытствуя, что заставляет меня так смеяться. Я замечаю в стороне фараона, который направляется ко мне. Резко развернувшись, кричу: «Вон он. Держи его!» Показав на магазинчик на углу, я мчусь вместе с толпой; как только меня начинают обгонять, резко останавливаюсь и быстро шагаю в противоположную Сторону. Свернув за угол, припускаюсь бежать скачками, как кенгуру. Добегаю до какого-то бара и вхожу.

У стойки яростно спорят двое. Заказываю пиво и сажусь в стороне, стараясь не привлекать внимания.

- Говорю тебе, у него крыша поехала!

- У тебя бы тоже поехала, ежели б тебе яйца отхватили.

- Он оставит тебя в дураках.

- Черта с два!

-Послушай, кто создал этот мир? Все эти звезды, солнце, дождь? Ответь-ка!

- Сам ответь, коли такой ученый. Сам скажи, откуда взялся этот мир, радуги, писсуары и прочее паскудство.

- Хочешь знать, приятель? Ладно, скажу тебе: уж конечно, не с сыроварни. И эволюция тут ни при чем.

- Да ну? Кто же тогда все это сотворил?

- Сам Всемогущий Иегова, Господь Бог, Родитель Пресвятой Девы Марии и Спаситель всех заблудших душ. Я тебе ответил как надо. Что скажешь?

- А то, что он все равно придурок.

- Ты поганый безбожник, вот что. Язычник.

- Ничуть не бывало. Я истинный ирландец. Больше того, масон… да, масон из масонов. Как Джордж Абрахам Вашингтон и маркиз Куинсбери…

- И Оливер Кромвель, и чертов Бонапарт. Знаю я ваше племя. Черный змей тебя породил, и это его черным ядом ты все вокруг отравляешь.

- Папа нам не указ. Заруби себе на носу!

- А ты! Сумасшедшие проповеди Дарвина - вот твоя Библия. Ты делаешь из себя обезьяну и называешь это эволюцией.

- Все равно он дурак.

- Могу я задать тебе простой вопрос? Могу?

- Вопрос? Пожалуйста. Давай спрашивай! Я тебе отвечу на любой вопрос, ежели в нем есть смысл.

- Отлично!… Так ответь мне: что заставляет червей ползать, а птиц летать? Что заставляет паука плести идиотскую паутину? Что заставляет кенгуру?…

- Погоди, приятель! Не все сразу. О ком ты сперва хочешь услышать: о птице, червяке, пауке или кенгуру?

- Почему дважды два четыре? Может, ты на это ответишь? Я не прошу тебя быть антропофагом, или как там они, черт бы их побрал, прозываются. Возьмем простую арифметику… два плюс два равняется четырем. Почему? Ответь, и я скажу, что ты честный католик. Давай, ну ответь!

- К дьяволу католиков! Я скорее буду дарвиновской обезьяной, ей-богу! Арифметика! Еще чего! Может, спросишь, сходил ли когда-нибудь Марс со своей орбиты?

- Библия на это давным-давно ответила. А также Парнелл!

- Свинячья задница твой Парнелл!

- Нет такого вопроса, на который кто-нибудь уже не дал ответа раз и навсегда.

- Ты имеешь в виду Папу?

- Приятель, я тебе уже сто раз повторял: Папа - это всего лишь первосвященник. Его Святейшество никогда не утверждал, что он вознесшийся Христос.

- Его счастье, не то я бы сам это сказал прямо в его лживую физиономию. Хватит с нас инквизиций. Чего этому бедному, горестному миру не хватает, так это немного здравого смысла. Ты можешь нести какую хочешь околесицу о пауках и кенгуру, но кто будет платить ренту? Вот о чем спроси своего дружка!

Я тебе говорил, что он стал доминиканцем.

- А я говорю, глупость он сделал.

Хозяин, думая утихомирить их, собрался поставить им выпивку за счет заведения, но туг появился не кто иной, как слепец, играющий на арфе. Он пел дрожащим фальцетом и безбожно фальшивил. На носу у него были темно-синие очки, на правом локте висела белая палка.

- Спой-ка нам что-нибудь позабористее - крикнул один из диспутантов.

И без всяких там фокусов! - поддержал второй. Слепец снял очки, повесил арфу и палку на вешалку и на удивление бойко прошаркал к стойке.

- Плесните пивка, только чтоб глотку промочить, заскулил он.

- И малость бренди, - сказал второй.

- Капни ему ирландского виски, - сжалился первый.

- За тех, кто из Дублина и графства Керри! - провозгласил слепой, поднимая оба стакана. - Долой оранжистов! - С сияющим видом он оглянулся на угощавших и отпил по глотку из каждого стакана.

- И когда только тебе стыдно станет дурачить публику? - спросил первый.

- У него денег куры не клюют, - сказал другой.

- Вот какое дело, - сказал слепой, утерев губы рукавом, - как моя мать-старушка померла, я дал ей слово больше никогда не работать. Я придерживался договора, и она тоже. И каждый раз, как начинаю играть, она тихо так зовет: «Патрик, это ты? Хорошо, мой мальчик, хорошо». И не успею я спросить ее, как ей там, на небесах, она опять пропадает. Честная игра, вот как я это называю. Она уж тридцать лет как на том свете и держит слово.

- Ты рехнулся, приятель. Что за договор?

- Долго рассказывать, а в глотке пересохло…

- Еще бренди и виски подлецу!

- Хорошие вы ребята. Настоящие джентльмены. - Он снова поднял оба стакана. - За Пресвятую Деву и ее блудных сыновей!

- Нет, ты слыхал? Разрази меня гром, если это не богохульство!

- Никакое не богохульство. Чур меня, чур меня!

- У Пресвятой Девы был только один сын, и, как говорит святой Патрик, он не был блудным! Князь бедняков, вот кто он был. Могу в этом поклясться!

- Туг тебе не суд. Можешь не клясться! Продолжай, приятель, рассказывай, о чем вы там договорились!

Слепой задумчиво подергал себя за нос. Потом снова посмотрел на двух приятелей, масляно сияя. Словно блин на сковородке.

- Вот какое дело… - начал он.

- Давай без предисловий! Говори о мамаше!

- Это долгая, долгая история. А у меня, с вашего позволения, опять в глотке горит.