на учёт всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников, с тем чтобы наиболее враждебные из них были немедленно арестованы и были расстреляны в порядке административного проведения их дел через тройки…»

В Азово-Черноморском крае тройка была создана 10 июля: начальник УНКВД Люшков и два партийца.

16 июля Ежов провёл совещание руководящего состава НКВД – Люшков тоже там присутствовал, – на котором были отданы приказы о начале «массовой операции». Причём нарком предупредил региональных руководителей НКВД, что для начала они должны очистить органы от вражеских элементов, которые, «по имеющимся у меня сведениям, смазывают борьбу с врагами народа на местах».

В июле началась масштабная чистка внутри самого НКВД: так чекистов мотивировали на максимально ускоренные темпы выявления и уничтожения вражеских элементов.

31 июля Люшков был переведён из Ростова на должность начальника УНКВД Дальневосточного края, где местное руководство не справлялось с поставленными задачами.

Больше пути Шолохова и Люшкова не пересекутся, но к этому персонажу, собравшему на писателя пухлую папку, ещё придётся вернуться.

30 июля ростовская тройка сменила состав: председателем стал майор ГБ, замначальника УНКВД Моисей Аронович Каган. С ним: первый секретарь крайкома Ефим Георгиевич Евдокимов и председатель крайисполкома Иван Ульянович Иванов. Теперь эти люди могли в один присест решить судьбу Лугового, Логачёва и всех прочих вёшенцев.

Останавливал их только Шолохов.

Евдокимов и Люшков, а теперь Моисей Каган всё знали о московских маршрутах Шолохова. Писатель ищет встречи со Сталиным, и Сталин может его принять. И если Сталин его примет, а Луговой и Логачёв будут к тому времени ликвидированы – скорее всего, им придётся объясняться. Только это и длило дни шолоховских товарищей.

Однако работы своей ростовское руководство не останавливало. Новым секретарём Вёшенского райкома Евдокимов поставил своего человека по фамилии Капустин. Совместно с Виделиным и Тимченко Капустин приступил к зачистке всего вёшенского актива, близкого к Луговому, Логачёву, Шолохову.

В последние дни июля к Шолохову пришёл местный житель, в прошлом красный казак Иван Тютькин. Рассказал, что Тимченко, допрашивая арестованного казака – участника окружного казачьего хора, – вынуждал арестованного дать показания, будто бы Шолохов уговаривал его совершить покушение на кого-либо из членов правительства при поездке хора в Москву.

Скоропалительно были исключены из партии 18 вёшенских коммунистов, из комсомола – 16 комсомольцев. Часть из них – арестована.

Логачёва тем временем зверски избивали в ростовской тюрьме. На одном из допросов продержали восемь суток. Он всё равно ничего и не подписал.

В одном белье посадили на семь суток в карцер. По карцеру бегали крысы. От холода отказала нога. Из карцера на носилках принесли на новый допрос. Ещё четверо суток допрашивали. Снова ничего не подписал.

Отправили в одиночку. Пробыл там три часа, и снова утащили на допрос. В этот раз держали в кабинете следователя пять суток.

Следователя звали Михаил Дмитриевич Маркович.

Он кричал на Логачёва:

– Почему не говоришь о Шолохове? Он же, блядина, сидит у нас! И сидит крепко! Контрреволюционный писака, а ты его покрываешь?!

Красюкова тоже продолжали терзать.

После очередного допроса, лёжа на полу, Красюков, глядя на стоящий у его лица начищенный до блеска сапог, вдруг произнёс:

– И помирая, буду говорить: «Да здравствует коммунистическая партия и советская власть»! А вы, фашисты, смотрите и учитесь, как надо умирать честным коммунистам!

Красюков сидел в камере на восемь человек, где находилось 60 заключённых. Выживали в жуткой южной жаре и в давке. По очереди занимали место у двери, дыша сквозняком из щелей.

Однажды на прогулке они встретились – Логачёв, Красюков, Луговой.

Оказалось, что все трое сидят в одной тюрьме.

Лугового несколько раз допрашивали, но не пытали.

* * *

В июле решением Политбюро ЦК ВКП(б) для участия в работе Второго международного конгресса писателей в защиту культуры, который проходил в Испании, Шолохов был утверждён членом делегации. В неё вошли самые избранные и надёжные: Алексей Толстой, Александр Фадеев, Всеволод Вишневский, для красоты и разнообразия – Агния Барто, для полного порядка – Ставский, а также Эренбург и Михаил Кольцов, потому что эти двое постоянно работали в Европе.

Шолохову оказывали честь представлять Советский Союз перед всем просвещённым человечеством, быть его голосом. Как хорошо было б укатить в Испанию, отдохнуть там от всего этого, выспаться, нагуляться, вина напиться, выбросить из головы хоть на неделю мысли о том, что происходит. Может, без него со всем разберутся?

Евдокимов, знавший про конгресс, возможно, того и ждал: съедет Шолохов с глаз долой – всё попроще будет.

Но Шолохов был бы не Шолохов, если б пошёл на такое. Никуда не поехал. Утвердило Политбюро – и ладно, а я не хочу. Пока не отпустите друзей моих – буду как пёс цепной тут ходить кругами.

В первые дни августа Шолохову свои люди переслали на папиросной бумаге письмо от Красюкова. Тот писал: издеваются, бьют, пытают. Я невиновен, написал Красюков.

Шолохов смотрел на записку и думал: куда с этим письмом идти?

К Евдокимову? К Моисею Кагану?

Сталину привезти эту папиросную бумагу? Вот, сказать, товарищ Сталин, вам письмо.

Или ухватить себя за кудри и разрыдаться?

Спустя неделю к Шолохову в гости неожиданно наведался председатель крайисполкома, член расстрельной тройки Азово-Черноморского края Иван Ульянович Иванов.

Водки привёз с собой, снеди.

Два дня прожил у Шолоховых.

Раз уж допросить Шолохова было пока нельзя, хотели узнать по-партийному, по-приятельски – кому и что он докладывает в Москве, когда снова туда поедет, не переосмыслил ли он своё отношение к Луговому, к Логачёву…

«Ведь такие, Мишка, люди оказываются врагами. Как враг умеет прятаться хорошо! Как он коварен! А?»

Шолохов повторил то, что говорил уже не раз: за товарищей своих он ручается. Они здесь вместе всё делали. Никакой троцкистской банды в станице Вёшенской не было.

– Всё вместе?

– Всё.

– Ну, давай выпьем тогда за товарища Сталина.

Шолохову Иванов… понравился. В общении оказался остроумным, быстро схватывающим, крепким человеком. Он мог играть какую-то свою игру: против Кагана, против Евдокимова. Он даже мог просто по-человечески хорошо относиться к Шолохову; и такое случается – даже с членами тройки.

* * *

Логачёва домучили, допытали, всё, что от него требовали, он подписал.

Вражье вёшенское гнездо было вскрыто.

Евдокимову, Шацкому и Кагану оставалось придумать, как теперь убедить Сталина запустить Вёшенское дело. Оно могло стать заметным, даже шумным. Целый писатель, к Горькому втёрся в доверие, и – враг. Завершение дела могло обернуться повышением по службе, личной сталинской благодарностью, наградами.

Помочь тут могло дозревающее Еланское дело. Оно, в отличие от Вёшенского, втягивало в оборот шолоховскую семью. Там, где семья – уже не отвертишься.

Входившая в десятку лучших школ Советского Союза Еланская, носившая имя Шолохова, школа всегда была предметом его забот. Если там свили троцкистское гнездо –