* * *

Солнце красит нежным светом стены, башни и поля

Просыпается с рассветом отдохнувшая земля.

Хорошо бродить по свету, но, куда ни погляди,

От убитых менестрелей ни проехать, ни пройти.

Галеш не собирался надолго оставаться в столице. Он сделал то, о чем просил Лунный Туман, выслушал наставления командора Единой Земли о том, что и кому можно рассказывать. Выходило так, что никому и ничего. Сэр Герман не вдавался в объяснения того, зачем нужна такая завеса секретности, но Галеш, хоть и менестрель, многое понимал сам.

Что подумают люди, если узнают о демоне с Триглава, поспособствовавшем освобождению одного из рыцарей Храма? Да не какого-нибудь обычного рыцаря, а самого Миротворца – фигуры в высшей степени противоречивой, несмотря на недавнюю официальную канонизацию. Канонизировали в конце концов не нынешнего Артура Северного, вполне живого и настоящего, а, собственно, того, кто остался в памяти людей под именем Миротворца. То есть человека, никогда не существовавшего.

– Это для епископской церкви дело обычное, – буркнул сэр командор, крайне недовольный происходящим, – сначала придумают что-нибудь, потом поверят, потом и паству убедят.

Итак, чтобы орден, едва отделавшийся от обвинения в сотрудничестве с колдунами, не обвинили в пособничестве демонам, Галеш должен был накрепко забыть о своем визите на Триглав. И вообще, сэр Герман после отъезда Артура начал поглядывать на менестреля с какой-то подозрительной задумчивостью. Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять: командор Единой Земли вспомнил старую истину о том, что молчаливый менестрель – это мертвый менестрель. Галеш, разумеется, ни за что не заподозрил бы сэра Германа в кровожадных намерениях, но вот запереть его в какую-нибудь высокую башню с крепкими решетками на окнах и хорошо охраняемой дверью командор был вполне способен. А менестрели – птицы вольные, взаперти не живут.

Галеш хотел было уехать сразу вслед за Артуром, благо вызнать, куда направился Миротворец, не составило труда, но понял, что догонять рыцаря для особых поручений – дело неблагодарное. Да и... незачем это. Артур пошел на верную смерть, а на такой дороге лучше чувствуешь себя в одиночестве. Легенда о Братьях стремилась к ожидаемому финалу, и сейчас менестрель радовался тому, что не смог когда-то отыскать в себе жалости к этим двоим. Он уже видел, знал, что будет дальше. Артур погибнет в неравном бою с Лунным Туманом, но успеет навсегда изгнать демона обратно в ад. Альберт ошибется в какой-нибудь незначительной мелочи, совершенно не связанной с магией, ошибется так же, как ошибся в Ветке, и сгорит на костре во имя Кодекса Разумной Полезности. Владыка Адам, освобожденный от обязательств перед демоном с Триглава, прозреет и ужаснется собственных преступлений.

Все будет хорошо.

Но ведь Лунный Туман не покупал души митрополита. Лунный Туман сейчас сам нуждается в помощи. И смерть Артура или изгнание демона ничем не помогут владыке Адаму.

– Он выбрал сам, – отрезал командор, когда менестрель заикнулся об этом.

Нет. Артур не выбирал. Мысль о том, чтобы поехать на Триглав, подал ему сэр Герман, а юный рыцарь с радостью за нее ухватился. Конечно, трудно было придумать лучший выход, и, конечно, для самого Артура, как и для всех людей в герцогстве, смерть Миротворца стала бы благом. Но как же можно? Как можно любить человека и все-таки убивать его?

– А ты осмелел, музыкант, – заметил командор, выслушав пламенную речь Галеша.

И все. Ничего больше. Ни ответа, ни объяснений. Ничего.

Очень много их погибло под рукою королей,

В тронных сумеречных залах, на паркетах галерей,

Исключительно за правду прямо деспоту в глаза,

Ибо резать правду-матку узурпатору нельзя.

Оседланный мерин ждал на конюшне. Галеш собрал немногочисленные свои пожитки, принес перед иконой Богородицы молитву отправляющегося в путь, в последний раз окинул взглядом келью: не забыл ли чего?

Забывать было особо нечего.

От арки ворот он успел уехать шагов на двадцать. Хлопнули над головой невидимые крылья, крепко обхватили вместе с конем невидимые лапы. Дохнуло серой. Галеш закашлялся, вытирая заслезившиеся глаза, даже испугаться не успел – весь страх перебила жуткая вонь. А когда проморгался, когда справился с беснующимся от страха мерином, когда наконец спешился и огляделся, обнаружил себя во дворе, мощенном истертыми плитами. С невысокого крыльца, сложив на груди руки, спокойный и дружелюбный смотрел на него молодой человек в пыльной рясе.

– Благословите, святой отец, – машинально брякнул Галеш.

– Благословляю, сыне, – строго ответил священник, – пройдем в дом, нам есть о чем побеседовать.

... О том, кто перед ним, Галеш, к своему стыду, догадался, лишь когда прошел вслед за батюшкой в скупо обставленную гостиную. Даже неожиданный полет и неизбежная вследствие этого встряска в мозгах – второй раз в жизни летал, и второй раз слегка от этого очумел – не оправдывали такой непроходимой тупости. Ведь мог бы догадаться, что из-под самого носа у храмовников его утащил демон. А кто в Единой Земле умеет приказывать демонам? И Лунный Туман ведь говорил...

Галеш, уже усевшийся на один из двух имеющихся в гостиной стульев, вскочил и наладился было сигануть в ближайшее окно, когда владыка Адам хмуро бросил:

– Не двигайся.

Аж мурашки по спине пробежали. И так-то страшно, а тут еще и пошевелиться нет сил.

– Мне стало известно, сын мой, что это ты рассказан командору Единой Земли о том, где содержатся Братья, – без предисловия начал митрополит, – изволь рассказать, откуда ты узнал про подземелья Михайловского собора.

«Сейчас! – смело подумал Галеш. – Разбежался рассказывать!»

Владыка Адам как будто прочел его мысли, вздохнул грустно:

– У меня мало времени, сын мой. Я постараюсь быть как можно более убедительным.

А еще их убивают, если бой идет лихой.

Если лезут прямо с лютней в пекло битвы огневой.

Меж двумя копнами сена то ли лютня, то ли меч.

Музыкантами покрыты сплошь поля кровавых сеч.

Лунный Туман называл Галеша смелым, и в какой-то степени демон был прав: Галеш мало кого боялся, свято уверенный в том, что с любым разумным существом, понимающим человеческую речь, всегда можно договориться полюбовно. Но в голосе владыки Адама, в черных глазах его сквозь напускную грусть проглянула такая жестокая радость, что все иллюзии насчет полюбовных договоренностей вылетели из головы. Здесь и речи не шло о разуме. Митрополит хотел, чтоб менестрель начал запираться. Он хотел стать как можно более убедительным. А Галеш видел, что сделали с Альбертом, и видел, каков был Артур, когда вынесли его из подвалов собора. Поэтому он начал говорить, стараясь лишь как можно равномернее перемешивать правду и ложь, произносить как можно больше слов, и если не запутать митрополита, так хотя бы протянуть время.