В то время, когда Марка убили, Рут и я ужинали с друзьями в Монтесито. Присутствовало больше двадцати человек.

— Почему полицию не удовлетворили ваши алиби?

— Да нет, удовлетворили, но только после того, как они произвели поголовную проверку. Что закончилось только на следующий день. Уж очень им хотелось, чтобы я оказался убийцей. Я их понимаю. Непосредственно с Рут они боялись иметь дело, вот и решили добраться до нее с моей помощью.

— А на чьей стороне был Стивен?

— В ту пору он был за границей, жил там уже несколько лет. Когда умер его отец, он в Лондоне изучал экономику. Я с ним тогда даже не был знаком. Он любил отца, тяжело переживал его смерть. Когда ему сообщили по телефону о гибели Марка, он не сдержался и расплакался. Больше я ни разу не видел, чтобы он проявлял какие-либо эмоции.

— Как это произошло?

— Рут позвонила ему сразу же после звонка Лупе. Мы еще были у наших друзей в Монтесито. Я сам соединил ее с Лондоном, а разговаривала она по другому аппарату в соседней комнате. Известие о смерти отца было ударом для Стивена. Честно говоря, мне было его жаль.

— А как он отнесся к вам?

— По-моему, в ту пору Стивен даже не подозревал о моем существовании. И почти год я старался не попадаться ему на глаза. Так решила Рут, и, по-видимому, это была правильная мысль.

— Почему? Потому что она зависела от Стивена в деньгах?

— Отчасти, наверное, да. Но главное, она его очень любит. Ей хотелось устроить свою жизнь так, чтобы мы оба были при ней, что она и сделала. — Марбург говорил о жене с таким пиететом, будто она была непоколебимый авторитет, божество, а не простая женщина. — Она дала мне… так сказать, стипендию в Сан Мигель ди Альенде. Через несколько минут после прилета Стивена из Лондона я улетел в Мехико. Рут постаралась, чтобы мы не встретились даже на аэродроме, но я видел Стивена, когда он вышел из самолета. В ту пору он был куда менее конформистом, нежели сейчас. Носил бороду, усы и длинные волосы. А когда я наконец с ним познакомился, он держался высокомерно и натянуто — деньги портят человека.

— Как долго вы отсутствовали?

— Я уже сказал, почти год. Именно в том году и произошло мое становление как художника. Я никогда всерьез не учился рисовать, не писал с натуры, не имел случая поговорить с настоящими художниками. В Мексике меня очаровали свет и краски. И я научился их воспроизводить. — Со мной разговаривал тот Марбург, который не участвовал в сделке, а принадлежал самому себе. — Из человека, берущегося за кисть только по воскресеньям, я превратился в художника. А возможным это стало лишь с помощью Рут.

— Чем вы занимались до того, как стали художником?

— Я был чертежником у геологов. Я работал в… нефтяной компании. Скучное это было занятие.

— В «Корпус Кристи оил энд гэс»?

— Совершенно верно. У Марка Хэкетта. Там я и познакомился с Рут. — Он помолчал, уныло опустив голову. — Значит, вы мной уже интересовались?

Я ответил ему вопросом на вопрос.

— А какие у вас сейчас отношения со Стивеном?

— Очень хорошие. Мы следуем разными курсами.

— Позавчера вы сказали, что было бы неплохо, если бы он вообще не вернулся. Тогда бы вам досталась его коллекция картин, сказали вы.

— Я пошутил. Что вы, шутки не понимаете, что ли? — Я ничего не ответил, и он вгляделся в меня пристальным взглядом. — Неужели вы всерьез думаете, что я имею какое-то отношение к тому, что приключилось со Стивеном?

Я опять ничего не ответил. Остальную часть пути до Вудлопд Хиллс он обиженно молчал.

ГЛАВА 26

Я зашел в ресторан на Вентура-бульваре и заказал на завтрак бифштекс с кровью. Затем я забрал свою машину с бензоколонки, где оставил ее накануне, и стал подниматься наверх, к улице, на которой жил Себастиан.

Была суббота, а поэтому, несмотря на ранний час, аккуратно подстриженные площадки для гольфа, расположенные вдоль склона, уже пестрели игроками. Не доехав до особняка Себастианов, я заметил почтовый ящик со знакомой на нем фамилией, остановился и постучал в дверь дома Генслеров.

Дверь открыл светловолосый мужчина. У него почти не было бровей над голубыми навыкате глазами, от чего его тревожный взгляд казался еще тревожнее.

Я объяснил ему, кто я, и спросил, нельзя ли повидать Хейди.

— Моей дочери дома нет.

— А когда она вернется?

— Не знаю. Ее нет в городе, я отправил ее к родственникам.

— Этого делать не следовало, мистер Генслер. С ней захотят поговорить люди, занимающиеся надзором за условно осужденными.

— Не понимаю о чем.

— Она свидетель.

У пего побагровели лицо и шея.

— Ни в коем случае. Хейди — хорошая, воспитанная девочка. С дочерью Себастианов она знакома только потому, что мы живем на одной улице.

— Быть свидетелем — не позор, — сказал я. — Равно как и быть знакомым с человеком, попавшим в беду.

Генслер хлопнул дверью прямо перед моим носом. Я сел в машину и поехал дальше к особняку Себастианов, думая о том, что Хейди, по-видимому, рассказала отцу что-то весьма неприятное, и он был напуган.

Перед особняком Себастианов стоял «ровер» доктора Джеффри. Когда Бернис Себастиан открыла мне дверь, по ее лицу я понял, что опять что-то случилось. Щеки у нее впали, остались одни обтянутые кожей скулы и затравленно светящиеся глаза.

— В чем дело?

— Сэнди пыталась покончить с собой. Она взяла у отца лезвие бритвы и спрятала его в свою собаку.

— В собаку?

— В игрушечного спаниеля. Бритву она, наверное, утащила, когда заходила в ванную. Она пыталась вскрыть себе вены на руках. К счастью, я все время дежурила у ее двери, услышала, как она вскрикнула, и не дала ей серьезно поранить себя.

— Она сказала, зачем она это сделала?

— Сказала, что ей нет места на земле, потому что она мерзкое существо.

— Это в самом деле так?

— Конечно, нет.

— Вы ей это объяснили?

— Нет. Я не сумела.

— Когда это все произошло?

— Только что. Доктор еще здесь. Извините меня, я пойду к ней.

Это была ее дочь, но занимался этим делом я. А потому пошел вслед за ней к Сэнди. Сэнди сидела на краю постели. Левая рука у нее была перевязана, на пижаме пятна крови. За ночь она изменилась. Глаза потемнели, губы плотно сжаты. Теперь от ее миловидности не осталось и следа.

Рядом сидел ее отец, как-то странно держа Сэнди за руку, а над