мне со своей здоровенной дубиной. Пусть даже целый подъемный мост стукнул бы меня по макушке.

— Скажи мне, Эйлвард, — серьезно начал Аллейн, продолжая стоять с вытянутыми руками, чтобы не подпустить противников друг к другу, — из-за чего вы поспорили, и мы решим, нельзя ли договориться почетно и мирно…

Лучник взглянул сначала себе на ноги, потом на луну.

— Parbleu![90] — воскликнул он. — Из-за чего поспорили? Ну, mon petit, это было много лет назад, в Лимузене, и разве я могу упомнить причину? Вот Саймон, тот сейчас тебе скажет.

— Я-то, уж наверное, нет, — ответил Саймон, — у меня были другие заботы. Какие-то пререкания по поводу игры в кости, или вина, или женщины, да, приятель?

— Pasques Dieu! Ты попал в точку, — воскликнул Эйлвард. — Действительно, из-за женщины; и спор должен быть продолжен, я все еще придерживаюсь того же мнения.

— А какой женщины? — спросил Саймон. — Чтоб я сдох, если я хоть что-нибудь помню.

— Из-за Бланш Роз, служанки в гостинице «У трех воронов» в Лиможе. Да благословит Бог ее милое сердце. Что ж, я любил ее.

— Как и многие, — отозвался Саймон. — Теперь я вспоминаю. В тот самый день, когда мы поссорились из-за этой вертушки, она удрала с Ивэном Прайсом, такой был длинноногий валлийский оружейник. Теперь они держат гостиницу где-то на берегах Гаронны, хозяин дует столько вина, что почти не остается для посетителей.

— Вот наш спор и кончен, — сказал Эйлвард, вкладывая меч в ножны. — Валлийский оружейник, здорово! C’etait mauvais goût, camarade[91], притом что имелись веселый лучник и пылкий ратник и было из кого выбирать.

— Верно, старина. И хорошо, что мы можем уладить наши разногласия, ибо сэр Найджел вышел бы при первом ударе меча о меч; он поклялся, что, если только в гарнизоне начнутся ссоры, он отрубит зачинщикам правую руку. А ты давно его знаешь, и знаешь, что он свое слово держит крепко.

— Клянусь Господом, да! Но в кладовой есть эль, мед и вино, а слуга — веселый плут и не будет сквалыжничать из-за одной или двух лишних кварт. Buvons, mon gar[92], ведь не каждый день встречаются два старых друга.

Бывалые солдаты и Джон из Хордла вместе двинулись вперед. Аллейн уже повернулся, чтобы идти за ними, когда кто-то коснулся его плеча, и он увидел рядом с собой юного пажа.

— Лорд Лоринг приказал, — заявил мальчик, — чтобы вы следовали за мной в главный зал и там подождали его.

— А мои товарищи?

— Его приказание касалось только вас.

Аллейн двинулся за пажом на восточный конец двора, где широкая лестница вела к дверям, в главный зал, наружную стену которого омывали волны Эйвона. В старину хозяину замка и его семейству предназначались только темные и мрачные подвальные помещения. Однако более цивилизованное и изнеженное поколение не желало жить взаперти в таких подвалах, и владельцы заняли главный зал и примыкающие к нему покои. Аллейн поднялся по широким ступеням вслед за своим юным проводником, тот наконец остановился перед створчатой дубовой дверью и предложил ему войти.

Войдя в зал, клирик посмотрел вокруг, однако никого не увидел и продолжал стоять в нерешительности, держа шапку в руках и разглядывая с величайшим интересом этот зал, столь непохожий на все, к чему он до сих пор привык. Канули в прошлое те времена, когда зал знатного рыцаря был всего-навсего подобием сарая с полом, покрытым камышом, и служил местом отдыха и трапезной для всех обитателей замка. Крестоносцы, узнав, что такое домашняя роскошь, и вернувшись в Англию, привезли с собой ковры из Дамаска и циновки из Алеппо, их стала раздражать отвратительная нагота их наследственных крепостей и отсутствие домашнего уюта. Но еще сильнее оказалось влияние великой французской войны; ибо, как ни искусны были народы Англии в военном деле, не могло быть сомнения в том, что наши соседи стоят безмерно выше нас в искусствах, присущих мирной жизни. Целых четверть века в Англию шли потоком возвращавшиеся после войны рыцари, раненые солдаты, французские пленные дворяне, ожидавшие выкупа, и каждый оказывал какое-то влияние на домашнюю жизнь англичан, внося в нее большую утонченность, а прибывавшие на грузовых судах предметы обихода и мебель из Кале, Руана и других разграбленных городов служили нашим ремесленникам образцами для их поделок. Поэтому в большинстве английских замков, а также и в замке Туайнем имелись комнаты, где нельзя было, кажется, желать лучшего в отношении красоты и комфорта.

В огромном каменном камине полыхала охапка дров, треща и отбрасывая багровые отблески, которые, сливаясь со светом четырех ламп, стоявших по углам на консолях, придавали всей комнате что-то светлое и веселое. Выше начинались завитки геральдических изображений, они тянулись до резного дубового потолка с карнизами; а по обе стороны камина стояли кресла под балдахинами для хозяина и хозяйки, а также наиболее почетных гостей. По стенам висели изысканные и яркие гобелены, на них были изображены деяния сэра Бевиса из Хамптона, а за ними стояли раздвижные столы и скамьи для больших празднеств. Пол был выложен гладким кафелем, а посередине комнаты покрыт квадратным фламандским ковром в красную и черную клетку; по нему было расставлено множество кушеток, складных стульев и кресел с выгнутыми ножками. На дальнем конце зала стоял длинный черный буфет или сервант с золотыми чашами, серебряными подносами и другой драгоценной утварью. Все это Аллейн рассматривал с большим интересом; но самым любопытным ему показался столик из черного дерева, стоявший совсем близко, на котором рядом с шахматной доской и рассыпанными шахматными фигурами лежала раскрытая рукопись, написанная правильным, четким почерком клирика и украшенная на полях орнаментом и эмблемами. Напрасно Аллейн напоминал себе, где он находится и что именно здесь должно помнить правила хорошего воспитания и вежливости; эти раскрашенные прописные буквы и ровные черные строки неудержимо влекли к себе его руку, подобно тому как естественный магнит влечет к себе иголку, и не успел он опомниться, как уже держал перед глазами роман Гарэна де Монтглана и настолько погрузился в чтение, что совершенно забыл, где он и почему сюда попал.

Он пришел в себя от короткого и легкого женского смешка. Ошеломленный юноша быстро положил рукопись