Она внезапно вспомнила, словно эту мысль кто-то ей послал, холодную ночь во время того похода на восток по заданию Мазура и эмира Бадира. Она услышала, как солдаты поют у походного костра под гитару Мартина. Она тогда вышла из своей палатки, полусонная, закутавшись в плащ. Они освободили ей место у костра. В конце концов она им спела песенку, которую в детстве пела ей мать, как раньше пела Элиане ее мать. Это была такая древняя песня.

«Оба мужчины смотрели на нее в ту ночь из-за костра», — вспомнила Джеана. Странное воспоминание для этого мгновения, но оно пришло. Она вспомнила ту ночь, костер, песню.

Любовь — тот цветок,

Что отдаст свою сладость до капли

Перед тем, как погибнет.

Солнце, красное, словно пламя, опустилось за полосу туч на западе, подсветило их, повисло на краю мира. На его фоне оба мужчины превратились в тени. Они кружились, сходились, снова кружились. Ей теперь не удавалось их различить, их движения были почти одинаковыми.

Один из них бросил щит.

Швырнул его, как метательный диск, с левой руки, прямо в колени противника. Тот прыгнул, пытаясь увернуться, и ему это почти удалось, но все же щит задел его, и он неловко упал. Джеана затаила дыхание. Первый бросился вперед, и они снова переплелись.

— Родриго, — внезапно произнесла Миранда.

Человек без щита возвышался над противником, который уже поднялся на колени. Стоящий на земле блокировал опускающийся меч, и его отбросило назад. Он перекатился в сторону по траве, но для этого ему пришлось бросить собственный щит. Они снова схватились, теперь уже лишившись защиты, их клинки наносили и отражали удары. Они стали почти одним телом. Мифическим созданием, каким-то забытым, сказочным зверем древности. Снова разошлись, стали двумя фигурами на фоне солнечного диска.

Джеана подняла руки и прижала ладони ко рту. Один из двоих снова бросился на противника. Теперь уже половина солнца скрылась за краем мира. Она видела щиты, лежащие там, где упали.

Кто-то нанес сокрушительный удар сверху вниз, но он был отбит. Высвободил меч, сделал ложный выпад и нанес рубящий удар наискось.

И этот удар не был отбит. На этот раз — не был.

Длинный клинок вонзился в тело. Они видели это с холма. Джеана заплакала. Раненый человек отпрянул назад и каким-то чудом парировал следующий мощный удар. Затем он внезапно вывернулся, прижимая одну руку к ребрам. Джеана увидела, как он сделал быстрый шаг в сторону и схватил меч обеими руками. Момент настал.

Кто знает любовь?

Кто скажет, что знает любовь?

Что есть любовь, скажи мне!

Старая песня. Детская песня.

И вот так, в конце концов, издалека, на фоне гаснущего красного света, она увидела, как один хороший человек поднял свой меч и как другой хороший человек упал.

Чудовищный рев донесся со стороны обеих армий. Но, хотя Джеана его услышала, он показался ей уже очень далеким, и удаляющимся, словно тишина опускалась и накрывала мир.

Тот, кто еще стоял на ногах на равнине, повернулся к холму, где находились женщины. Он бросил свой клинок на темную, истоптанную траву. Прижав ладонь к раненому боку, он свободной рукой сделал слабый, беспомощный жест.

Потом отвернулся от них к лежащему на земле человеку и опустился на колени рядом с ним. Тут зашло солнце.

Вскоре после этого с запада начали надвигаться тучи, закрывая небо.

Нет солнца, нет лун, нет звезд над Аль-Рассаном.

Быстрое возрождение общины киндатов Сореники, в Батиаре — это событие, которое можно рассматривать с разных сторон. Сожженная дотла почти двадцать лет назад, накануне закончившегося катастрофой похода джадитов в земли ашаритов на востоке, Сореника заново отстроилась и опять процветала.

Некоторые считали это грустной демонстрацией отчаянного стремления киндатов обрести корни и дом — любой дом, пусть даже столь непрочный. Другие рассматривали быстрое возрождение уничтоженного города как символ стойкости перед лицом бедствий, которые истребили бы другой народ, не опирающийся на столь богатое наследие.

Лекарь-киндат Альвар бен Пеллино, который одним из первых поселился здесь еще в молодости и получил образование в заново открытом университете, имел отличную от прочих точку зрения, и более прагматичную.

Мужчины и женщины любой веры стремились найти способы построить жизнь для себя и своих детей. Когда подворачивалась возможность, за нее хватались. Возрождение Сореники просто стало такой возможностью, за которую ухватились киндаты.

После уничтожения армии джадитов двадцать лет назад правители нескольких их королевств узнали от своих духовных наставников, что бог был недоволен жестоким нападением на Соренику накануне отплытия флота. Киндаты не являлись истинной мишенью священной войны, торжественно провозгласили клирики, забывая о своей собственной роли в той резне. Уничтожение Сореники, решили они, продемонстрировало отсутствие благочестия, отступление от правильного понимания священной миссии, которая ждала впереди.

Джад покарал их: штормовые ветры в море, болезнь, смерть королей, гибель в сражениях на далекой, негостеприимной земле.

Те предводители и их преемники, которые наконец вернулись домой два долгих года спустя, угрюмо согласились искупить свою вину за резню в Соренике. Киндатов пригласили вернуться, были выделены средства из королевской казны на восстановление их храмов, базаров, домов, университета, гавани, складов, городских стен. Были отменены налоги для всех, кто согласился поселиться там в эти первые годы. Самые знатные люди Батиары — многие из них были сыновьями тех, кто погиб на земле ашаритов, — поставили свои печати под длинным, заумным документом, гарантирующим безопасность Соренике и ее обитателям.

«Необязательно верить в подобные вещи, — думал Альвар бен Пеллино, быстро шагая мимо базарных прилавков по направлению к гавани, — чтобы решить, что в непрочном, полном насилия мире жизнь в Соренике не более опасна, чем в другом месте, и даже имеет некоторые преимущества, которых нет в других местах».

Для Альвара преимуществ было немало в тот далекий год, когда они убежали от той дикости, которая пожирала Эсперанью и Аль-Рассан и раздирала на части полуостров, как дикие звери рвут добычу.

Бен Пеллино хорошо знали и любили в Соренике. Как он ни спешил, но продвигался к гавани медленно. Через каждые несколько шагов он был вынужден останавливаться и обмениваться шутками со встречными. На удивление большое количество людей, мужчин и женщин, желали ему благословения лун в его сороковой день рождения. Киндаты, у которых имелись особые карты дней рождения, придавали им большее значение, чем его собственный народ: малое отличие в ряду более крупных.

Альвар постепенно осознал, что это его собственные дочери постарались всем сообщить о дне его рождения. Грустно улыбаясь, он принимал добрые пожелания и соглашался с веселыми намеками на то, что юность его осталась позади.