из пунктов которого являлось, по сути, признание распада Кидуанской империи. Величайшее из государств Паэтты перестало существовать…

***

Прошло четыре дня с тех пор, как империя лишилось своего императора и, по сути, перестала существовать. За эти дни существенно изменилась также и Кидуа. Теперь, когда келлийцы достигли цели и вскоре собирались обратно на свои неуютные острова, у них больше не было причин миндальничать.

Враноок не слишком-то препятствовал своим людям. Он понимал, что те хотят вознаграждения за то, что отправились с ним в далёкий поход, и что эфемерное благополучие освобождённых провинций империи вряд ли послужит для них достаточным утешением. Да и, говоря откровенно, Враноок был келлийцем, который с юности много времени проводил в походах, грабя прибрежное население Палатия и торговые суда. Для него не было ничего зазорного в разграблении доблестно захваченного города.

Возможно, был в этом и элемент возмездия. Кидуа — как воплощение всего худшего, всего несправедливого, что было в империи. Кидуа, столетиями высасывающая соки из провинций, бесцеремонно и по-хозяйски, ни в чём себе не отказывая, пользующаяся плодами чужих трудов. Кидуа, глядевшая свысока на граждан собственного государства, уничижительно усмехающаяся, едва лишь услыхав провинциальный говор. И Враноок, вероятно, считал, что эта Кидуа заслужила показательную порку.

Так или иначе, но столице досталось куда сильнее, чем тому же Кинаю. Ярлы, так жёстко пресекавшие мародёрство там, сквозь пальцы смотрели на желание своих людей поживиться за счёт кидуанцев. Увы, почти так же лояльно относились они и к неизбежно возникавшей жестокости. Поджоги, избиения, изнасилования и убийства, разумеется, не поощрялись, но как будто и не слишком-то осуждались, по сути, перекладывая ответственность на совесть самих победителей.

Не мудрено, что город запылал. Пожары вспыхивали то там, то здесь, а новые хозяева города не особенно торопились их тушить. Враноок объявил, что до исхода луны они отправятся в обратный путь, а потому северяне спешили запастись добром и претворить в жизнь иные свои желания, если они имели место быть.

По улицам Кидуи шли пятеро, трое из которых были хорошо нам знакомы. Это был, прежде всего, бывший лейтенант городской стражи Логанд Свард. Он шёл не как пленник, но почти как равный с остальными тремя. Вторым был Шервард, которого лично Враноок направил с Логандом в качестве помощника и переводчика. Третьим, к радости читателя, был Брум, вполне бодрый и щеголявший свежей повязкой. С ними были ещё двое северян, незнакомые нам.

Надо сказать, что Шервард во время штурма не получил даже царапины, если не считать волдырей на пальцах от тетивы и стрел. Он не участвовал в самом штурме Кинайских ворот и попал в Кидую уже тогда, когда городской гарнизон большей частью был либо разбит, либо сдавался. С большой радостью увидал он Тибьена — тот тоже был жив-здоров. И надо отдать ему должное — он первым же делом отпросился у Желтопуза и направился туда, где находились отряды шеварцев, чтобы разузнать судьбу друга.

Там он узнал о ранении, которое получил Бруматт, и тут же бросился в импровизированный полевой госпиталь, куда как раз и направляли таких вот не слишком тяжелораненых бойцов. Он разыскал Бруматта, который до сих пор не мог прийти в себя от шока. В его плече всё ещё торчала стрела — лекари занимались более тяжёлыми ранами, мало обращая внимание на бледного заплаканного юношу, от которого пахло мочой и кровью.

Благодаря вмешательству Шерварда (а шеварцы побаивались и уважали келлийцев), ситуация тут же поменялась. Стрелу извлекли, рану обмыли и тщательно забинтовали, повесив раненую руку на специальную повязку, чтобы не тревожить рану и не мешать ей заживать. Лекарь предупредил, что может быть заражение, но в целом дал понять, что ничего страшного с раненым не случилось, и что «дырка» совсем пустяковая, после чего вернулся к тем несчастным, которые нуждались в его помощи больше.

Шервард пообещал Бруматту, что теперь-то они, по крайней мере до отъезда, смогут проводить время вместе. Про полевые лагеря можно было позабыть — в их распоряжении был целый огромный город, и, в общем-то, они могли бы при желании выбрать абсолютно любое жилище для себя.

Разумеется, для начала оба друга привели себя в порядок после боя. Переодевшись, умывшись и хорошенько перекусив, они остаток дня провели просто наслаждаясь покоем и тем, что, похоже, оба смогут вернуться домой. Брум только теперь понял, что всё это время где-то в глубине души почему-то думал, что будет убит, и теперь внутри него словно разжалась какая-то пружина.

Ни Шервард, ни тем более Брум не принимали участия в разграблении Кидуи. Однако обоим было интересно поглядеть на этот город, побывать в котором ещё пару лет назад не помышлял ни тот, ни другой. Конечно, им хотелось бы увидеть столицу такой, какой она была прежде, но даже сейчас — израненная и оголодавшая — она производила неизгладимое впечатление. Приятели бродили по городу, наслаждаясь таким непривычно тёплым окончанием лета, а также потрясающими видами.

И вот на четвёртый день Шерварда внезапно вызвали к Вранооку, и конунг, поздравив соратника с победой, попросил его вновь взять под опеку того самого полоумного перебежчика, Логанда. Как оказалось, одним из условий, которые поставил тот перед северным вождём в обмен на открытые ворота, было обещание, что келлийцы освободят и не станут преследовать тех его друзей из числа городской стражи, которых он укажет. Если, разумеется, те уцелели после штурма. И вот наконец Логанд нашёл возможность повидаться с Вранооком и напомнить ему о данном обещании.

Вообще северяне никогда не славились излишним гуманизмом в отношении вражеских воинов. В этом не было жестокости — лишь прагматизм. Люди, способные держать оружие, а особенно те, что умеют с этим оружием управляться, могут представлять угрозу, а потому нужно сделать так, чтобы от этой угрозы избавиться.

Разумеется, Вранооку и в голову не могло прийти казнить всех защитников Кидуи, но всё же с ними обошлись так, как обычно поступают с пленными. Всех, кто согласился сдаться, разоружили и отправили в несколько разных мест города — в основном, арионнитские храмы. Конунг понимал, что даже таких деморализованных бойцов не стоит собирать всех в одном месте, а потому было организовано шесть или семь таких вот лагерей для пленных.

Там они содержались в не самых лучших условиях — дважды им давали воду и какую-то пищу, и не особенно заботились о раненых. Тех, кто был ранен слишком уж тяжело и явно не имел шансов, просто выволакивали наружу и добивали. Те же, кто был ранен не столь