Флаги и полотнища с призывами по обеим сторонам улиц сливались в красные полосы. «Вкуса недостаточно, не знают чувства меры, – подумал Макарцев. – Ведь средства вкладываются огромные. Надо воспитывать вкус…» Там и сям мелькали портреты первого и нынешнего вождей, реже – полного состава Политбюро. Макарцев представил себя висящим с краешка, как вновь принятый в Политбюро, и поморщился. Нет, ему это не только не грозит, но и не хочется. Он труженик партии, вол, тянущий воз. А сливки славы пускай снимают те, кто без этого не может обойтись.

– Что-то они молодые больно, – Леша скосил глаза на портреты.

– Ладно! Ты скажи лучше: ты своей бабе изменял?

– А вы? – мгновенно отреагировал Двоенинов.

Макарцев вопроса не ожидал.

– Ну, я… другое дело. У меня времени, сам знаешь, в обрез…

– Ясно… «Партия – наш рулевой!» – прочитал Леша, когда они остановились у светофора, вплотную за мусороуборочной машиной.

– А ты что, сомневаешься?

– Я-то? Не-а! Партия, так партия… Наше дело – баранка, Игорь Иваныч.

Мусоровоз резко тронулся с места, и несколько мятых газет вылетело из бункера. Одна шлепнулась на стекло макарцевской «Волги», перевернулась, распласталась и в потоке воздуха улетела вбок. «Известия» – успел прочитать Макарцев.

– Раззява! Да ведь он всю улицу оставит грязной! Обгони-ка его, Алексей, да скажи: пускай задержат.

Чувство пролетарской солидарности забрезжило на дне сознания Двоенинова, но не сформировалось. Он притормозил возле инспектора, приоткрыв дверцу, показал большим пальцем назад и покатил дальше. В зеркало он увидел, как инспектор, выставив палку, приказал мусоровозу остановиться.

Подъезжая к редакции, Макарцев помолодел. У него ничего не болело. Он был здоров и вернулся в строй. Двоенинов побежал впереди к лифту, раскручивая пропеллер с ключами. Он шепнул вахтеру, что за ним идет сам главный, чтобы не возникло недоразумения. Новый вахтер еще не видел редактора и вытянулся перед ним. С Макарцевым радостно здоровались, поздравляли с наступающим праздником. У лифта молоденькая прыщавая корректорша посторонилась было пустить вперед редактора, но он галантно предложил ей войти первой, в лифте пожал руку, и она вовсе покраснела. На своем этаже он уже двигался в свите. Редакторы отделов подбегали, спрашивали о самочувствии, трясли руки. Значит, меня действительно любят, я не ошибся. И мне дороги все они, мои товарищи по работе. Что я без них? Раппопорта, тоже оказавшегося тут, в коридоре, Игорь Иванович взял за рукав, отвел в сторону.

– Ну, как то дело, Тавров? Замялось?

Ощущение опасности улетучилось за давностью времени, и он спросил это так, больше для порядка.

– А как же иначе? – прохрипел Яков Маркович. – Не волнуйся. Я все сжег, на всякий случай. На нет и статьи нет…

– Спасибо! – Игорь Иванович пожал ему руку. – С наступающим тебя!

– Ладно! – Раппопорт прищурился. – Вообще-то, ради детей, надо было наоборот.

– Каких детей? Как – наоборот?

– Сжечь газету и оставить серую папку.

– Нехорошо шутишь! – Макарцев пошел к приемной, на ходу снимая плащ.

Едва в дверях возник Леша, Локоткова вскочила и, повернув на место юбку, побежала к двери редакторского кабинета – открыть его нараспашку, чистый, проветренный, со стаканом чаю, совсем некрепкого и негорячего, на столе.

– Привет начальству! – Макарцев, войдя в приемную, поклонился ей, тряхнув седыми волосами.

– Ну, как вы? – с тревогой и радостью спросила она.

– Здоров как бык! Мы, большевики, народ крепкий…

Взяв Анечку за локти, Макарцев поцеловал ее в губы. Она прижалась к нему на мгновение, но ничего не ощутила. Может, оттого, что это было у всех на виду. Абсолютно ничего, хотя ждала этого мгновения без малого девять лет. И губы у него были холодные и безвкусные, а ей всегда казалось, они горячие и с привкусом американских сигарет, запах которых Анечке очень нравился. Локоткова вошла следом в кабинет, плотно закрыв обе двери от всех любопытных.

– У вас печальный вид, Анна Семенна. Праздник ведь…

Слезы у нее появились мгновенно, но не потекли, а повисли.

– У меня муж ушел, Игорь Иваныч… Не обращайте внимания.

Она не хотела ему говорить, само вырвалось.

– Как ушел? Почему?

– Собаку у нас сбила машина, и ушел…

– А собака при чем?

– Сказал, собака нас связывала… Ну, что непонятного? Ушел к молодой, а собака – повод…

– Ox, Анечка! – он погладил ее по голове, как маленькую. – Я всегда говорил – надо любить пожилых положительных мужчин. Как я, например!

– Как вы? – Анечка от удивления перестала плакать и уставилась на него. – Что-то я не помню, чтобы вы мне такое говорили…

– Значит, думал.

– Шутите, Игорь Иваныч…

– Ну, ладно, еще поговорим… Сколько до планерки?

Локоткова взглянула на крохотные потертые часики на руке, по которым девять лет жила редакция «Трудовой правды».

– Тридцать пять минут.

– Вот и хорошо. Пусть пока не входят, сделаю несколько звонков.

– Я вам валидола купила, на всякий случай. В правом ящике стола, с краешка… – она уже выходила в тамбур.

– Спасибо, незаменимая моя!

Надев очки, он потер руки, сел в кресло, в котором не сидел (он сосчитал) шестьдесят два дня. Настала минута взять газету в свои руки. Но он еще существовал отдельно от нее, а газета продолжала существовать без него. Пока не забыл, он решил выяснить насчет Двоенинова. Игорь Иванович понимал, что шоферов за границу отбирают по совсем другому ведомству, но раз пообещал Леше, решил попробовать. По ВЧ он позвонил Стратьеву, замминистра внешней торговли, с которым вместе работал еще по заданиям Хрущева. После двух-трех общих фраз о здоровье (не знает, что у меня инфаркт был – это хорошо!) Макарцев сказал:

– Кстати, у тебя там есть «Совтрансавто». Международный авторитет его, говорят, пока невысок. Может, поднимем его в печати?

– Поднять никогда не мешает, – сказал, подумав, Стратьев. – А чье указание? Может, нам сперва закончить реорганизацию?

– Это какую?

– Да вот, вводим более прогрессивную систему – плечевую, чтобы шоферов за границу не гонять. На погранпунктах будем переставлять прицепы, а шоферов возвращать обратно со встречным грузом. Удобно и, главное, значительно дешевле.

– Когда же вы это осуществите? – Макарцев понял, что просьба отпадает, но продолжал говорить.

– Думаю, месяца два, от силы три.

– Договорились, – согласился Макарцев, чтобы забыть о «Совтрансавто». – Никуда не собираешься?